– Могу тебе обсказать в подробностях, как дело было. Кот небось намекнул, что неплохо бы поесть колбаски на праздник. Это никак не вранье, потому что стол у нас постный, и мясного всем нам хочется, а Коту поболе некоторых иных. Так. Потом он вспомнил, что и Лада совсем не против того, чтобы мы мясцом баловались, а даже и за, и что жалеет нас, на постной пище сидящих. Это тоже не вранье, потому как Лада и впрямь нас всех жалеет. Дальше. Дальше Кот намекнул, что Лада на всю ночь уходит, и ничего дурного в том, чтоб мы колбаскою побаловались, не будет – коль мы ту колбасу до воз-вертания Лады съедим. И уж верно подсказал, как Псу ту колбасу добыть. Так ли, нет ли было дело?
– Ты что, подслушивал? – недоверчиво спросил разинувший от изумления пасть Пес.
– Вот еще! – слегка обиделся Домовушка. – Делов у меня иных нет, чтоб за вами, лоботрясами, следить-фискалить!..
– Однако же, – чавкнув последним кусочком хлеба с маслом, сказал трезвомыслящий Жаб, – Кот виноват или Пес, колбаса уже есть, и я не вижу большой беды в том, чтобы ее съесть. Во, – добавил он радостно после небольшой паузы, – стих вышел! «Колбаса уже есть, и надо ее съесть!»
– Ну стих, или, как правильнее было бы выразиться, стихи, – это нечто иное, – начал менторским своим тоном Ворон, однако Домовушка перебил его:
– К столу, к столу праздненственному нарежу колбаску, а допрежь ни-ни… Ах ты птица непутевая! – взвизгнул он, и – редкостное явление – Ворон поддержал его:
– О, сын греха! О, порождение шакала! То есть ехидны! То есть… (Любимые Вороном сказки Шехерезады наложили некоторый отпечаток на его лексикон.)
Я не понял вначале, привыкнув, что непутевая или любая другая птица у нас Ворон, но сообразил, что есть в доме еще одна птица, и обернулся.
О ужас! Столь многострадальная колбаса, доставшаяся нам ценой преступления, как считали некоторые, или сообразительности, как считал я, пала на этот раз жертвой прожорливости ненасытного Петуха. Я уже говорил, что Петух, как всегда, подбирал крошки, сначала со стола, потом перебрался на пол, потихоньку добрался до сумки, брошенной Псом в пылу погони за мной, – ароматный, благоухающий пряностями нежно-розовый кусок колбасы толщиной с мою талию и длиной с мой хвост (а хвост у меня весьма длинный!), утыканный по всему срезу крупными аппетитными кусочками сала, – так вот, злостная птица расклевывала теперь эту самую колбасу, вывалившуюся из сумки и приобретшую уже совершенно нетоварный вид. К счастью, по случаю праздника пол, всегда чистый, был, если можно так выразиться, наичистейшим, и, кроме нескольких случайных хлебных крошек, не запятнан был ничем (ну разве что парой-тройкой отпечатков грязных лап Пса, но это такая мелочь, о которой и упоминать не стоит). Поэтому колбаса не была испачкана, а только измята, расклевана, истерзана крепким петушиным клювом. Конечно, Домовушка крикнул: «Кыш!», и Петух, хлопая крыльями и обиженно кудахча, отскочил на безопасное расстояние – в коридор, – но было уже поздно. Домовушка с выражением глубокой скорби на волосатой своей физиономии поднял с пола то, что осталось от главного блюда нашего праздничного стола.
– Ничего, – грустно сказал он, глядя на останки колбасы, – кусочками поджарю, еще и вкусней будет…
Пес плакал. По белой его морде, оставляя мокрые полосы, катились крупные прозрачные капли, повисали на усах и шлепались на паркет. То ли ему было обидно от сознания того, что его подставили (я), и как подставили! Классически! То ли он боялся гнева Лады. То ли его терзало раскаяние в содеянном. А может быть, все это и еще что-то непонятное мне терзало его псиную душу, заставляя проливать слезы. Не знаю. В тот момент кроме досады на Петуха я испытывал вполне понятное и в данном случае простительное, хоть и не очень красивое, чувство упоения от совершенной мести. Потому что – буду честен – мой замысел, касающийся обеспечения нашего новогоднего стола колбасой, был в некотором роде приправлен мстительным чувством – а пусть этот доносчик побудет немного в моей шкуре! В следующий раз ему неповадно будет доносить!
Поэтому я сказал (вполголоса, чтобы холоднокровные на подоконнике и Ворон, дремлющий на насесте, не услышали):
– Да ладно, не реви! Мы Ладе не скажем…
Он подскочил на месте, напрягся, слезы моментально высохли – я на всякий случай ретировался повыше и был готов к прыжку на насест.
– Ты! – заорал он. – Тварь! Не равняй по себе! Я сам все расскажу Ладе, сам! Я… Мне… – Он снова зарыдал.
Я сел на хвост и немного поразмыслил. Пораскинул, так сказать, мозгами.
Если он будет вот так реветь всю ночь, то праздник он нам испортит – это как пить дать. То есть если праздник не получится, виноват в конечном итоге буду все-таки я. Потому что я мог изо всех сил доказывать свою невиновность Ворону, Домовушке и даже самому Псу, но перед собой я не умел кривить душой. И я знал, что виноват. То есть не так сильно виноват, как Пес, конечно – он обязан был думать своими мозгами, – но все-таки…
– Ладно, – сказал я. – Скажем Ладе. И прости меня, пожалуйста. Я, например, тебя простил… – Я действительно простил его, после того как осуществил свою маленькую месть. – Сегодня праздник, нельзя в Новый год обижаться.
– Я не обижаюсь, – буркнул Пес. – Я должен был сам понимать, что ты… ты… Что ничего хорошего ты придумать не можешь. Ты – черный, и не только снаружи. Что только Лада в тебе нашла!
– О, многое, – спокойно сказал я. – Во-первых, я мягкий, пушистый, приятный в общении. Я мелодично мурлычу, я прекрасный собеседник, потому что умен и образован. Кроме того, я обладаю магическими способностями и потому являюсь соратником и помощником Лады в ее труде. Я развлекаю ее, когда ей скучно, утешаю ее грусть, разгоняю тоску и за компанию веселюсь с ней. Шерсть моя хорошо пахнет или не пахнет никак. Помимо всего я красив и своим внешним видом услаждаю ее взор. Список моих достоинств можно продолжить.
– О, – зарыдал Пес, совсем как герой какого-нибудь из сериалов, столь любимых нашим Домовушкою, – зачем, зачем ты переступил этот порог! За что мне такая мука! – И слезы вновь обильно оросили его белую шерсть.
– Это не я. Это судьба, – сказал я. Я и в самом деле так думал.
Но – правду говоря – я несколько не то чтобы раскаивался, но все же немножко сожалел о случившемся. Мне было жалко Пса и жалко праздника, который грозил не получиться, а – самое главное – месть исполненная оказалась совсем не такой приятной, как сама мечта о мести, которую я лелеял в течение последних дней. Пожалуй, если бы можно было повернуть время вспять… Но нет! Ведь тогда бы я не узнал того, что узнал: месть не так сладка, как кажется, иногда стоит пожертвовать своими планами, чтобы не портить окружающим настроения. А что настроение было испорчено, я легко убедился, когда все мы уселись за праздничный стол.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ,
праздничная
Заздравную чару
До края, до края нальем…
