У княжича перехватило горло. Развернулся так, что полы корзня взвились крыльями, пнул брошенный посреди двора сломанный гребень.
Ничего ему от Бьерна не надо! Сам отца уговорит! Не до утех ему ныне – корабли уж который день стоят готовые, ждут княжьего приказа. Он, Избор, сын альдожского князя Гостомысла, хоть завтра двинется в проклятую урманскую землю! Он готов… А варяг пускай милуется со своей пришлой зазнобой… Пускай!
Княжич до полудня ни о чем, кроме незнакомой красавицы, думать не мог. Ходил, словно во сне, вспоминал синие до одури глазищи, сочные, зовущие губы, налитые бедра, высокую грудь, завитки волос на тонкой шее. Вздыхал, отвечал невпопад, коли спрашивали, и постоянно косился на молчаливого варяга.
Тот, как и княжич, полдня провел на пристани. Шастал по дареному снеккару, указывал, тыкал рукой то в одну щель, то в другую, пробовал поднять-опустить мачту
[75]
, проверял свернутые под мачтой паруса, перевешивался через борт, разглядывал пригнанные внаклад
[76]
бортовые доски. Его люди гортанно перекрикивались на северном языке, пытали на прочность длинные весла, выправляли руль, смолили щели, К полудню на пристань явился Вадим. Углядел Бьерна, заулыбался, замахал рукой. Тот хмуро кивнул в ответ, отвернулся.
С Вадимом пришли его дружинники – все как на подбор высокие, сильные, холеные. Других Вадим не привечал, брал людей себе под стать.
– Здорово, княжич!
– И тебе удачи, – Избору нравился Вадим. Они были знакомы с детства – Вадим Хоробый, сын альдожского боярина, и дети Гостомысла, альдожского князя. Вместе бегали на реку купаться, вместе лазали по длинным путаным пещерам под Альдогой, где один затянутый древесными корнями лаз сменялся другим и потеряться было куда легче, чем найти выход. Старшим у них в ватаге был Мстислав – самый смекалистый из княжичей. Наверное, после смерти Гостомысла именно он стал бы лучшим правителем для Альдоги. Он был умным и смелым, любые споры решал по справедливости и никогда не обижал маленького Избора. Вадим уступал ему в уме, однако превосходил силой, а как выяснилось потом – и красой. Какое-то время даже Умила – расчетливая и холодная старшая княжья дочь заглядывалась на него. Однажды Вадим сказал ей, что не любит. Избор слышал, как Умила той ночью плакала на дворе, в потаенном закуте. Жалостливо, словно покалеченный щенок…
– Бьерн говорит – отец тебя отпускать не желает? – Вопрос подошедшего воеводы встряхнул Избора, вырвал из воспоминаний.
– Ничего, отпустит. , .
Ватажники
[77]
Бьерна затеяли какую-то игру – вытянули с борта на пристань два весла, уперли их лопастями в доски настила, заулюлюкали. Тортлав – самый молодой из бьерновских воев, почти ровесник Избору, снял рубаху, бросил на палубу, под дружные крики приятелей встал на борт. Осторожно поставил одну ногу на одно весло, другую на другое. Затем, быстро, по-паучьи перебирая ногами, соскользнул к середине весел и, остановившись, принялся громко то ли петь, то ли читать какую-то молитву своим урманским богам.
Два здоровяка – Слатич и еще один, имени которого Избор не помнил, нажали на рукояти весел. Лопасти оторвались от земли, поплыли вверх. Тортлав закачался, поднимаясь вместе с веслами, взмахнул руками, однако петь не перестал, даже не сбился с ритма. Стоящий возле княжича Вадим засмеялся. Работа на пристани затихла – народ уставился на забаву урман, кое-кто уже принялся спорить, сколь долго Тортлав продержится на веслах – не сорвется в воду. Лопасти поднялись уже на высоту борта, потянулись выше. Тортлав качался, извивался тонким, гибким телом, держался. В ватаге урман загомонили, еще один воин сдернул рубаху, проскользнул меж здоровяками, удерживающими весла, вспрыгнул на древки. Оба богатыря дружно крякнули, присели, стараясь удержать на весу новый груз. Тортлав покачнулся, нагнулся, закрутил руками, будто мельница, однако кое-как выправился, продолжил пение. Из кучки северян выскочил еще один воин, голый по пояс, полез на борт…
На пристани стало шумно – теперь уже бились об заклад не на Тортлава и двух его сотоварищей, стоящих над водой на тонких весельных древках, а на то, скольких удержат два бьерновских богатыря. Они пыхтели, налегая на весла всем весом, тянули смельчаков вверх.
Вадим шлепнул Избора ладонью меж лопаток:
– Две куны ставлю, что еще одного не сдюжат!
Избор пожал плечами. Ему не хотелось спорить. Отвернулся, глянул на городище.
Солнце слабо пропекало облака, но, благость Велесу, дождем не пахло. Над полями, окружившими город, черными точками метались ласточки, плавными парусами кружили чайки, криками напоминая скрип худо пригнанных досок. Меж вспаханных гряд копались согбенные люди, ленивыми челноками вспарывая межи, топали пахотные лошадки, тащили за собой тяжелые суковатые плуги. Еще с месяц назад, в березозоле, когда лед только сошел с реки и черные драккары Орма качались у пристани, на полях лежал снег, И неровными прогалинами на снегу – убитые находником люди. А за полем в небо – не такое серое, как нынче, а по-весеннему ясное – поднимался сизый дым. В дыму Избор не заметил, как сзади подобрался какой-то ворог, замахнулся, и Мстислав, крикнув «берегись!», нырнул под занесенное над головой брата острие варяжского топора. Он видел лишь, как Мстислав рухнул вниз лицом и из его затылка плеснуло красной горячей струей. Потом наступила темнота. Люди говорили Избору, что он пытался отомстить, что кинулся на находника, как разъяренный зверь, но Избору не верилось. Иначе как могло так выйти, что находника он не срубил, а сам очнулся лежащим подле брата с мутью в голове и огромной скользкой ссадиной на макушке?
У кораблей радостно завопили, захлопали, громыхнули о настил весла, бухнула вода. Слатич с приятелем – оба красные, взмокшие, с пятнами пота на рубахах – стояли на палубе снеккара, опершись ручищами о колени, отдувались, утирали потные лица. В воде у пристани барахтались, смеялись Тортлав и еще четверо урман. Должно быть, выиграли все-таки они.
Избор пошарил взглядом по палубе, надеясь отыскать Бьерна, – в начале игрища он стоял на носу, опершись плечом о деревянную змеиную морду корабля. Теперь его на носу снеккара не было, как и в толпе людей на пристани. Над головами зевак возвышалась лишь рыжая кудлатая башка Вадима, который, похоже, продул кому-то из торгашей свои куны и теперь спорил, не желая полностью отдавать проигранное.
Варяги вылезли на берег, к ним тут же, чирикая, словно воробьи, поспешили лаготные мальчишки, вечно снующие у пристани. Избор наподдал одному, пробегающему мимо, коленом под зад, соскочил с настила пристани, пошел прочь. Почему-то сердце душила неясная тоска, словно случилось нечто худое, что изменить не дано, с чем мириться он, княжий сын, не в силах.
