– Тебе лучше б посидеть, князь…
– Теперь и ты меня князем величаешь? – Избор не смотрел на девчонку, глазел на спорую работу своих дружинников, на тела, лежащие на берегу близ кустов ровной грядой и прикрытые парусом. Потом вспомнил, что говорил о девке Латья – мол, помогала, билась против нападников, как умела, – покосился на свою помощницу.
Видать, девка впрямь отличилась – иначе б вои не отдали ей свою одежку. Да еще какую одежку! Избор узнал ярко-синюю шелковую рубаху Латьи, которую тот надевал лишь по праздникам, и его же широкий пояс с петлями для оружия, в которых теперь болтались какие-то мешочки, деревянная ложка и круглый, похожий на кольцо, оберег. Кожаный кирт
[93]
, отданный кем-то из урман, был Айше велик – съезжал на бедра, мешком провисал на заду, доставал до самых щиколоток.
– Мне сказали, так надо. – Она почувствовала взгляд Избора, смутилась, потупилась. Вместо плата на ее голове красовался кусок темной ткани. Кусок был маловат, прикрывал лишь лоб, макушку да виски. Длинные темные волосы рассыпались по спине, оставляя открытой тонкую шею и розовые мочки ушей.
– Кто ж тебя этак вырядил? – засмеялся Избор. Девка обиделась, вылезла из-под его руки, буркнула:
– Все лучше, чем в срачице кровавой бегать… Гордо расправила плечи, зашагала к кустам, где под зеленым навесом лежали раненые.
– Князь! – Избора заметили, с борта ближней расшивы плюхнулся на мелководье Латья. Помогая себе руками, выбрался на берег. От Латьи пахло тиной и смолой. На руке у локтя застыло черное смоляное пятно, ластицы темнели от пота.
– Вот место подыскали, решили тут пока передохнуть, починиться. Земли тут гаутские, однако от суши болотина отделяет, а с моря – мыс прикрывает. К тому ж надобно людей схоронить… А ты уж испужал нас, князь! Думали, и ты… – Латья осекся, карие глазки испуганно заметались.
– Ну, договаривай. – В груди у княжича заныло, он заранее стиснул пальцы в кулаки, чтоб сдюжить худую весть.
Латья вздохнул, уткнулся взглядом в землю:
– Энунда с нами нету более.
Будто ударил словами. Нет, не старика вспомнил княжич, а еще молодого худощавого мужчину, который качал его на коленях, давал в руки меч – подержать, вес почуять, учил управляться с лошадью, метко стрелять, читать руны… Старый, щуплый Энунд исчез, растворился в ближней памяти, зато давняя любовь подсказывала его голос, улыбку, привычку осторожно вставлять нужное слово, глаза – голубые, почти по-детски чистые. Из-за дури своего воспитанника погиб Энунд Мена. Успел ли проклясть перед смертью, успел ли простить?
– Я виноват. – Избору было трудно дышать. Воспоминания стиснули горло. Бьерн предлагал переждать, укрывшись в скалах, а он, князь, бахвалился мальчишеской удалью, обзывал Бьерна трусом. Вот и оказался теперь той самой безрассудной ящерицей, что потеряла свой хвост. Вроде и жить без него можно, только больно очень.
– Люди сами не ведают, как все случилось, – словно не слыша горестного княжьего вздоха, продолжил Латья. – Когда расшива на датский драккар наскочила, треск кругом был, грохот, все на палубу повалились, А Энунд на носу стоял – глядел, чтоб все правильно было. Видали, как он шатнулся, как перевалился через борт. А более и не видели его. После звали, кричали – никто не откликнулся. На нем кольчуга была длинная, тяжелая, да еще топор на поясе висел… Утоп, верно.
День оставался днем, в людской перекличке близ кораблей не было грусти, зеленая трава ластилась к ногам…
Избор пересилил боль:
– Пленных куда дели?
– А никуда. – Латья сдуру махнул раненой рукой, скривился. – Бьерн их всех на свой покалеченный снеккар погрузил, весла отобрал и сказал, что коли Ньерду
[94]
угодно – они выживут. А коли нет, то зазря они без Ньердовой милости вообще в море пошли. Да еще и воевать на море вздумали. Сказал: «Вам отсюда две дороги: домой, по милости Ньерда, иль в воду – на утеху его дочерям».
Избор вспомнил Энундово: «Живой товар – тоже товар» – поморщился:
– Кликни Бьерна.
Пока Латья ходил за варягом, Избор старался не думать об Энунде, не смотреть на мертвых воинов. Чтоб отвлечься от горестных дум, следил за Айшей. Девка шустро сновала меж ранеными, присаживалась на корточки, бормотала о чем-то сама с собой, Копалась в поясных мешочках, тонкими пальцами выуживала оттуда какие-то травки, присыпала, натирала, замазывала раны дружинников. Разбалтывала свои травки в невесть где добытой плоской миске, подносила к губам раненых. Изредка ее благодарили – это легко было понять по ее смущенному виду и виноватой улыбке. Понемногу продвигаясь меж ранеными, дошла до Фарлафа. Урманин был еще жив – тяжело дышал, на губах возникали и лопались кровавые пузыри. Девчонка склонилась к нему, сказала что-то на ухо. Фарлав протянул руку, принялся щупать землю вокруг…
– Звал, князь?
Засмотревшись на Айшу, Избор не заметил, как подошел Бьерн, Варяг лазал под днище своего нового корабля, поэтому был без рубахи. По его груди, от плеча до нижних ребер, тянулась ровная красная полоса – скользящий удар содрал кожу, однако не дотянулся до мяса. Вода сбегала с волос Бьерна, капельными дорожками расчерчивала его плечи, живот, путалась в волосах ниже пупа, соскальзывала на мокрую кожу штанов. В одной руке варяг сжимал палку с обрубленными сучками, опирался на нее при ходьбе.
– Зачем пленных утопил? – хмуро поинтересовался Избор. – Мы могли бы продать их.
Бьерн пожал плечами:
– Они трусы, – Подумав, поправился: – Трусы, которых надо лечить. Никто из них не сможет сесть на весла, но они все захотят пить и есть. Они стали бы нам лишним грузом… К тому же теперь у нас слишком мало людей, чтоб идти в Вестфольд
[95]
к Олаву, сыну Гудреда
[96]
. Его поддержка хороша, когда ты сам силен. Но теперь мы слабее, чем были. Поэтому нам нужно найти очень сильного правителя. Мы пойдем в Агдир
[97]
. Там сидит Аса Великолепная, ее сын Харальд – самый сильный конунг Норвегии
[98]
. Мы привезем Асе подарки и предложим ей дружбу конунга Гарды
[99]
. Аса – очень хитрая женщина…
