Остюг еще теснее прильнул к боку Харека, забыв о боли, обеими руками вцепился в его плечо.
– Раб не стоит ссоры, – наконец негромко заговорил Орм. – Но брать плату с конунга, одарившего нас своей дружбой и разделившего с нами кров, – недостойно простого воина. Я даю свободу этому рабу.
Еще какое-то время в избе стояла тишина, Первым зашевелился Олав. Признавая поражение, сипло засмеялся, раскатил смех по примолкшему застолью:
– Что ж, Белоголовый, ты прав, так мы избежим всех разногласий.
Мальчишка закусил губу, неуверенно шагнул вперед и вдруг, будто приняв какое-то решение, быстро подошел прямо к трону конунга. Не обращая внимания на сестру, протянул руку вперед. В детской ладони блеснуло лезвие короткого ножа, неприметно вытащенного мальчиком из-за пояса зазевавшегося Волка.
– Я приношу тебе клятву верности, Олав, сын Гудреда, – почти прошептал Остюг, рукоятью вперед протянул нож конунгу. – Люди и боги слышат, что отныне мое оружие и моя жизнь принадлежат тебе. Возьмешь ли ты мой дар?
В тягучей тишине, показавшейся Гюде необыкновенно долгой, Олав взял нож. Задумчиво повертел оружие в руках, внимательно посмотрел на мальчишку у своих ног. Принять клятву означало признать в парне своего воина, не принять – потерять его и как раба, и как воина.
Олав поднялся:
– Я принимаю твою клятву, Остюг, сын Гостомысла. Отныне всякий обидевший сына Гостомысла наносит обиду конунгу Вестфольда! – Он отыскал взглядом Харека, кивнул ему, обернулся к Орму, понизил голос: – Для своих лет он очень хитер, Белоголовый. Когда-нибудь он станет великим правителем…
[107]
К Орму подскочила девка с рогом в одной руке и кувшином в другой, плеснула в костяное углубление вязкого темного пива, сунула рог в руку ярла.
– Возможно, раз он дал тебе то, что ты хотел получить, а взамен взял то, что хотел получить сам, – поднимая рог, произнес Орм. Повысил голос: – Сын князя Альдоги предпочел вручить свою жизнь тому, кто распорядится ею гораздо мудрее многих из нас.
Похвала была искусной – польстила. Олав довольно запыхтел, милостиво улыбнулся своему недавнему противнику, отхлебнул в его честь сладкого меда. Указал Остюгу на край скамьи справа. Хирдманны пододвинулись, уступая место новому воину своего конуга, Остюг перешагнул через ноги сестры, протиснулся на лавку меж воинов. Казалось, он впрямь забыл все, что было с ним ранее. Он не мог не понимать, что сегодня-завтра Орм уйдет из Борре, а он останется здесь и уже никогда не увидит свою сестру. Однако его взор скользил по Гюде равнодушно, как скользил он по разложенным на большом блюде куриным окорокам, по сидящим напротив фигурам воинов, по стене избы – черной от копоти…
– Остюг, – Гюда заставила себя подняться, дотронулась до его щеки, позвала еле слышно: – Посмотри на меня, братец…
Орм поймал конец обвивающей шею княжны петли, потянул к себе. Гюда упала, жадно хлебнула ртом воздух.
Воины шумели, веселье возрождалось с прежней силой. За спиной Гюды громко выплевывал на пол мелкие рыбьи кости Белоголовый.
– Остюг… – Гюда не могла говорить – мешала удавка, но ее сердце кричало, рвалось наружу, пойманной в силки птицей билось о ребра.
Остюг потянулся к блюду с рыбой, оторвал кусок белого мяса, отправил в рот. Из-за его спины вынырнула девичья рука, протянула мальчишке рог с пивом. Остюг глотнул, поперхнулся, пиво потекло по его подбородку. Сосед справа – рыжебородый и толстощекий – засмеялся, хлопнул паренька ладонью промеж лопаток, что-то сказал. Остюг склонил голову, не понимая. Рыжебородый повторил медленнее. Княжич понял, улыбнулся, залихватски опрокинул остатки пива в рот, затолкал туда же рыбу. Его поддержали одобрительными выкриками. Гюда опустила голову, обхватила руками живот, стиснула в кулаках ткань рубахи. Еще никогда ей не было так больно…
– Ты слышал о смерти Гендальва из Вингульмерка?
[108]
– вкрадчиво вполз в ее отчаяние тихий голос конунга. Олав опять разговаривал с Ормом. – Его дети вновь затеяли ссору с Хальфданом, моим братом. Не надо бы тебе ходить в свою усадьбу, пока они делят Вингульмерк. Нынче это будет очень опасный путь, ярл.
– Я тоже опасен, конунг, – ответил Белоголовый. – Но разве мы здесь для того, чтоб пугать друг друга? В Борре много еды, питья и красивых женщин. Не лучше ли порадоваться нашей встрече и отведать предложенных нам угощений?
– Ты прав, ярл, – улыбнулся Олав, стрельнул взглядом в сторону Остюга. – Ты, как всегда, прав…
После той боли, что причинил ей брат, Гюда уже ничего не чувствовала. Вокруг шумели и смеялись воины, шаркали юбками урманские девки, вели пространные беседы о каких-то своих родичах Олав с Ормом. Напившийся хмеля Остюг противно хихикал и тыкал кулаком в бок своего рыжебородого соседа. Тот не обращал на мальчишку никакого внимания – усадил на колени дородную румяную урманскую девку, беззастенчиво лапал ее за пышную грудь. Девка трясла вылезшими из-под платка светлыми волосьями и хохотала, широко открывая рот и щеря мелкие ровные зубы. У дверей избы бонды затеяли какую-то перепалку, некоторые из воинов Орма громко сопели, завалившись мордами на стол. Какой-то кряжистый маленький урманин влез на скамью и во все горло орал сочиненные о себе самом висы. Немногие из его приятелей еще слушали, вяло прихлопывая ладонями и топая ногами в такт речам.
Весь этот шум, крики, смех – все текло мимо Гюды, словно не касаясь ее. Словно она была не в избе, а совсем в другом месте и глядела на урманский пир издалека, бесстрастно, как деревянное идолище Перуна на холме близ Альдоги. Поэтому, когда Орм облапил ее сзади горячими и потными руками, она даже не поняла, что должно случиться. Завалилась назад, запрокинула лицо, ощутила на губах мокрые и соленые чужие губы. К горлу подкатила тошнота, забулькала внутри, выплеснулась наружу злым воплем:
– Нет!
Извиваясь, Гюда попыталась оттолкнуть варяга. Сил не хватало. Скрючив пальцы, княжна впилась ногтями в его спину, полоснула сверху вниз. Под ногтями затрещала ткань рубашки. Урманин расхохотался, сгреб руки княжны, закинул ей за голову, притиснул к лавке. Жадной ладонью полез Гюде под рубаху, нашарил грудь, стиснул, принялся мять, словно ее тело было лишь тестом.
– Тварь! – согнув колени, Гюда ударила урманина ногами в живот. Удара не получилось, Рука урманина вынырнула из-под ее юбки, взвилась вверх. Боли Гюда не почувствовала, лишь услышала громкий звук пощечины, да на глазах выступили слезы, затягивая мутной пеленой красное от пива лицо Орма, его усмехающийся рот. Целясь в эту зияющую над ней темную дыру, она плюнула.
Первый удар рассадил ей губу – во рту появился кровавый привкус. От второго, пронзившего всю голову – ото лба к затылку – странной, звенящей в ушах болью, у нее онемели руки…
