С каждой минутой становилось светлее, и в тот момент, когда
в небе появилось созвездие целого вертолетного соединения, задержавшийся
Востоков заметил приближающуюся фигуру полковника Сергеева. На этот раз тот был
в своей полной форме, которая, надо сказать, выглядела на нем довольно дико.
– Разъехались? – еще издали и негромко спросил он
Востокова. Звук приближающихся вертолетов был пока еще подобен жужжанию шмелей,
и потому негромкий голос Сергеева прозвучал гулко и отчетливо на площади,
выложенной цветной плиткой, с кинетической и в этот утренний час едва
колышащейся скульптурой.
Востоков сидел как раз у подножия этой скульптуры,
олицетворяющей, по мысли ее творца, «Стойкость хрупкого». Закинув ногу на ногу
и скрестив руки на груди, он смотрел на приближающегося Сергеева. «Любопытно,
сам он меня застрелит или прикажет вертолетной сволочи», – думал он.
Сергеев подошел вплотную.
– Почему не задержали? У вас ведь был приказ, – в
голосе Сергеева тоже слышалось нескрываемое любопытство, и Востоков подумал,
что это свойство не покидает людей их профессии, пожалуй, даже в самые
критические минуты.
– Как думаете, почему? – надменно спросил он
Сергеева. – Не догадываетесь?
– Молодец, Востоков, – вдруг сказал московский
полковник, сделал было движение, чтобы хлопнуть коллегу по плечу, но почему-то
не решился. – Я в тебе не ошибся, Востоков. Бери-ка свою тачку и
испаряйся, пока не поздно. Лучший выход для тебя – испариться.
– Даже если бы я и выполнил приказ? – вновь
Востоков дал волю своему неистребимому любопытству.
– В этом случае – тем более, – сказал Сергеев.
– Яки, – сказал полковник Востоков. – Я тоже
в вас не ошибся, Сергеев.
За несколько минут до того, как из вертолета посыпались
отборные молодчики спецгруппы ГБ, темно-вишневый «фольксваген» Востокова успел
завернуть за угол «Курьера», а потом нырнул в ближайший тоннельчик Подземного
Узла.
Дока по таким делам, офицер-азербайджанец был основательно
разочарован – чехословацкий вариант, когда он, азербайджанец, построил все
правительство вдоль стенки с поднятыми руками, сорвался; здесь, в Симферополе,
товарищи оказались не столь сознательные.
На больших высотах небоскребов вдоль Бульвара 20 января с
первыми лучами солнца появились красные и трехцветные флаги. Чем выше
поднималось солнце, тем гуще становилась толпа на широченных тротуарах главного
бульвара Симфи. На несколько часов раньше обычного открылись все кафе и бары-экспрессо.
Царило радостное возбуждение. Молодежь развешивала по ветвям платанов лозунги
типа «Привет, Москва!», «Советский Остров приветствует советский материк!»,
«Крым + Кремль = Любовь!» и самый оригинальный: «Пусть вечно цветет нерушимая
дружба народов СССР!» Автомобильные реки еле-еле текли в обоих направлениях
вдоль Бульвара. Полиция сбилась с ног, стараясь очистить главную улицу столицы
для церемониального прохода частей родной Советской Армии. До восьми утра,
однако, в центре не было видно ни одного советского солдата. Огромные экраны в
барах и транзисторные телевизоры в руках публики показывают репортажи
Ти-Ви-Мига из различных пунктов побережья. Ти-Ви-Миг на сей раз почему-то
оказался далеко не в лучшем своем качестве; передачи были сбивчивые, внезапно
прерывались, но и по ним можно было судить о грандиозных масштабах
военно-спортивного праздника. Все-таки, видимо, развязные телемолодчики
раздражали скромных советских парней, лица скромняг мрачнели при приближении
машин Ти-Ви-Мига, и передачи почему-то прекращались. Московский канал, между
тем, передавал вчерашний выпуск программы «Время», материалы о ходе весенних
посевных работ, выступление временного поверенного Республики Мозамбик в связи
с национальным праздником, вручение наград ветеранам угольной промышленности…
Публика на Январском Бульваре начала пить шампанское, настроение все
повышалось: ничего, ничего, скоро все наладится, к черту телевидение, сами
скоро все увидим своими глазами, вы слышали, говорят, к вечеру прилетит
Брежнев.
Вдруг в начале Бульвара жутко взвыли сирены и невероятно
мощный и явно советский голос стал повторять одну и ту же фразу:
– Машинам и пешеходам немедленно очистить проезжую
часть! Машинам и пешеходам немедленно очистить проезжую часть!…
Столичная полиция взялась разгонять автомобили, заталкивала
их под платаны, на тротуары, и чуть ли не в подъезды домов.
Наконец по Бульвару на большой скорости пронеслись полдюжины
броневиков-амфибий с горящими фарами и воющими сиренами. Из-за брони видны были
только голубые береты, скособоченные на бритых затылках.
Восторженные крики населения не достигли ушей куда-то
чрезвычайно спешащих солдат. В кафе «Марсово Поле» некий иностранец
предположил, что подразделение мчалось «брать» Совет Министров. Его подняли на
смех. Через несколько минут на экране в кафе, правда, и в самом деле появилась
сводка Ти-Ви-Мига с Сенатской Площади, где стильно светилась колоннада Совета
Министров и куда ворвалась броневая кавалькада. Передача вновь как-то внезапно
и нелепо оборвалась. Ти-Ви-Миг, по северному выражению, в этот день был явно
«не на высоте».
Между тем в одной из автомобильных пробок на Площади Барона
стоял «питер-турбо» крымского чемпиона. В обычное время он оказался бы,
конечно, в центре внимания, сейчас все пассажиры и водители высовывались из
машин, стараясь не пропустить появления головных церемониальных советских
колонн.
Кристина вдруг потеряла свой образ гибкой и почти немой
любовницы-телохранительницы, которая сопровождала лидера идеи все эти месяцы. У
нее было разбухшее от слез лицо и страх в глазах.
– Андрей, прошу тебя, умоляю, бросим немедленно эту
машину, – повторяла она. – Эту твою ебаную машину все знают. Тебя
сейчас возьмут. Надень парик и бежим. Тебя могут каждую минуту взять эти ебаные
«комми»…
– Я ни от кого нс скрываюсь, – надменно отвечал
Лучников. Известная всем телевизионная его улыбка не сходила с его лица. Черный
свитер, ворот голубой рубашки, сигариллос в углу рта – прежний рекламный
облик. – Если предъявят ордер на арест, подчинюсь. Захотят взять нахрапом,
окажу сопротивление.
Она вдруг взорвалась неудержимыми рыданиями. Он обозлился –
какой тряпкой оказалась эта «железная девочка». Танька никогда бы не унизилась
до таких соплей. Он сам еле справлялся с внутренней дрожью, и злость на
Кристину помогла ему. Он даже взял ее слегка за горло и тряхнул:
– Вытри сопли, говно!
– Подумай обо мне, – рыдала уже во весь голос
Кристина. – Что я буду делать без тебя? Бежим, Андрей! Ну, подумай хоть
раз о ком-нибудь другом! Хоть на миг подумай обо мне, подумай о другой душе,
хуесос, подумай не о себе…
