Мальчик с гладкими чёрными волосами шагнул вперёд. Ваня поморщился: тот самый япончик в круглых очках, как у Гарри.
— Меня зовуся Секо Мутагочи, факультета Розенблатт, — кратким рывком поклонился японский мальчик. — Мозьно пробовать?
— Возьмите секатор и отрежьте ко-отику хво-остик, — с мягкой улыбкой предложил аспирант Гаафс.
Петруша как-то шумно задышал — Ванечка быстро положил ему руку на плечо:
— Спокойно, Гром. Не громыхай.
Секо Мутагочи решительно схватил секатор… Тут даже Ваня не выдержал и зажмурился… Признаться, ему подумалось, что отстреливать доберманам головы как-то легче, чем отсекать хвост привязанному котёнку.
Мутагочи преспокойно щёлкнул лезвиями. Кто-то из девочек вскрикнул и захныкал. Хвостик упал вниз с деревянным звуком, из обрубка толчками захлестала чёрная кровь. Кошка зашлась в хрипе, раздирая когтями пластиковую подставку штатива.
— Молодец, мальчик Секо, — чернокудрый аспирант, потирая запястья, подступил к кошке и, покосившись на результаты лабораторной работы, провозгласил: — Получаешь пять баллов на счёт твоего факультета.
Розенблаттцы, вмиг позабыв про котика, радостно взревели, замахали красно-белыми шарфами. Секо оскалился, боевито хекнул, сделал пружинистый поклон — и отправился на своё место в шеренге первокурсников.
— Теперь сле-едующее упражнение, — бесстрастно сказал аспирант Гаафс. Снова порылся в своём любимом кармане, извлёк маникюрные ножницы, поймал лезвиями холодный лучик софита, несколько раз звонко почикал бликующей сталькой в воздухе.
— Теперь мы аккуратно втыка-а-а-аем эти ножницы кошке в живо-от. И начина-а-аем потихоньку разрезать ей шку-у-рку, — с бледной полуулыбкой пояснил аспирант Гаафс. — Нужно, чтобы вы-ы-ыпали кишочки. Кто-нибудь хочет попробовать?
Секо снова приготовился действовать, но тут с места в карьер сорвался кто-то крупный, ушастый, с побагровелым загривком. Ваня вздрогнул: Громыч, куда тебя понесло?! Назад…
— Можно я, — дёргающимся голосом сказал Петруша.
— Громыч, сидеть! — простонал Ваня, но поздно. Петруша уже вывалил из строя — нагнув голову, пошёл на аспиранта Карлиса, точно намереваясь в натуре забодать…
— Может, не надо кошечку трогать, а? — угрожающе пропищал Тихий Гром, сжимая кулаки, похожие на чугунные ядра с батареи Раевского.
— На-а-адо, очень на-а-адо, — невозмутимо протянул аспирант Гаафс и вдруг… повернулся к Петруше спиной. Что-то внезапно понадобилось аспиранту нарисовать на доске, какие-то цифры… Иван Царицын весь сжался: кадетским чутьём ощутил неладное. Петруха, он же тебя провоцирует!
— Ну-у-ужно ак-куратненько вспоротть котику живо-о-о-тик, — гундосит аспирант, и вдруг… роняет мелок. Тут же не спеша наклоняется, тощий зад в серебристом спортивном трико выпячивается, умоляя дать сногсшибательного русского пинка…
— Петруша, нет! — крикнул Ваня, но поздно.
— Ща я тебе вспорю, — Петруша стиснул в кулаке ножницы остриями наружу, от души размахнулся, и…
— Пощады! — истошно крикнул Карлис.
Петруша вздрогнул, точно от удара в грудь. Рука с ножничками застыла в каких-нибудь двадцати сантиметрах от аспирантской задницы.
Карлис молниеносно разогнулся, сцапал руку мальчика и — р-раз! — ловко заломил ему за спину. Ножнички вывалились из влажного кулака — звякнув, отлетели прочь по блистающему паркету. Ваня увидел красное, придавленное книзу лицо Тихогромова — и в ужасе зажал глаза ладонью.
— Вот эт-то я называ-аю базовыми правилами боевой магии, — хладнокровно провозгласил Карлис Гаафс, с омерзением отталкивая Петрушу обратно в строй перепуганных первокурсников. — Пра-а-вило номер один: будь беспощаден. Всё написано на доске.
Он помолчал немного, разминая кисти рук. И объявил:
— Минус десять очков Гриммельсгаузену!
Сказав сие, Карлис Гаафс задрал кверху лобастое лицо и с удовлетворением пронаблюдал, как на огромном табло под потолком гимнастического зала замелькали, убывая, цифры напротив соответствующей надписи.
— И зна-аете, за что я снимаю эти баллы? — снова уставился на бедного Петрушу. — Думаете, за то, что Вы пытались поднять руку на преподавателя? Bo-овсе нет. Я снимаю Вам очки по другой причине. Потому, что Вы так и не смогли воткнуть в меня эти ножницы! Ясно?
Студенты зашептались. Ваня набрался смелости и подал голос:
— Нет, не ясно. Это почему же?
— Милосердие. Вот слабость, которую я буду вытра-авливать из ваших сердец калёным железом. Милосердие к кошке заставило Тихого Грома выйти из шеренги. Милосердие ко мне помеша-ало воткнуть ножницы. Если бы, несмотря на мой крик о пощаде, Тихий Гром всё-таки воткнул ножницы, я бы… наградил его по-олной дюжиной баллов!
Карлис Гаафс вытер ладони влажной ароматической салфеткой и небрежно бросил, поворачиваясь спиной:
— Урок окончен. Кто хочет, может сам прико-ончить котика.
Он лежал исхудавший, точно высохший, замотанный ниже пояса в кровавые бинты, колючие усы вздёрнуты от пережитого страдания, на висках — точно царапины, пара свежих сединок.
— Сейчас откроет глаза, — тихо сказал отец Ириней, опускаясь перед раненым на колени. — Вот если бы попил немного, вот было бы хорошо…
Телегин дёрнулся — очнулся, разлепил глаза.
— Спокойно! — чётко сказал он. — Не стрелять.
— Да куда уж стрелять в Вас, милый Вы человек, — вздохнул отец Ириней. — Вы уже и так прострелены весьма основательно.
Застучал по половицам посох — вернулся Геронда. Перекрестился на образа в углу, покосился на раненого:
— Никак, очнулся наш «доцент»?
— Закурить бы, а? — прохрипел полковник Телегин. Он подтянул к груди безвольную руку, похлопал себя по карману на груди, достал шуршащую плёночной обёрткой пачку, выбил первую на сегодня сигаретку.
— Зажигалочки не найдётся? Очень курнуть хоцца, ну просто сил нет.
— Зажигалки у нас нет, — развёл руками отец Ириней.
— А ты вон от свечки зажги, — добродушно подсказал раненый и кивнул на крошечную лампадку под иконой Пресвятой Богородицы.
Старец тоже поднял глаза на иконку, потом перевёл потеплевший взгляд на Телегина и вдруг спросил:
— А если я тебе огня не дам, ты меня тоже ударишь ногой под зад? Как того мальчика, да?
Телегин опешил, сигаретка вывалилась изо рта и повисла на губе.
— Какого мальчика? — Виктор Петрович оторвал плечи от лавки, отодвинулся немного к стеночке. — Вы что такое говорите, дедушка?
— А то и говорю, — негромко, со вздохом сказал Геронда. — Что через это проклятое курение тебя в большой грех втянули. Думаешь, парня того вылечили? Ошибаешься. Ноги у него отнялись, до сих пор на коляске катается. А его мать, между прочим, тебя прокляла. Вот такие дела, брат Виктор.
