Петруша опасливо прислушался к себе: не творит ли, не дай Бог, какая-нибудь гадость свой особый зуд в его организме? Вроде ничего не зудело, только привычно почёсывались кулаки.
— О-ой, а можно вопрос? Моё имя Клод Биеннале. Скажите, маэстро, но разве не сам человек создаёт свои шедевры, а? — жеманно потряхивая кудрями, спросил смуглый мальчик с длинными, как у барышни, ресницами.
Доктор Кальяни удовлетворённо щёлкнул пальцами и бархатисто расхохотался:
— Видите ли, Клод… Со стороны людям кажется, что гениальные авторы творят сами. На самом деле вся их гениальность состоит лишь в том, что эти люди намного лучше других умеют улавливать сердцем невидимых духов вдохновения.
Доктор ещё раз щёлкнул пальцами — в полу раскрылся квадратный люк, и кверху, слегка позванивая, выполз хрустальный столик. На зеркальной столешнице выстроились семь прозрачных бутылочек, тщательно запечатанных разноцветным воском. Петруша пригляделся: нет, не пиво. В бутылочках вообще не было никакой жидкости.
— Я научу вас чуять творческих джиннов, ловить и удерживать их в сердце. Вот и весь секрет гениальности — поверьте, очень скоро вас вознесут на пьедестал и осыпят цветами!
Дети зашумели, заулыбались: особенно оживился кудрявый мальчик с ресницами — обернувшись к девочкам, блестел зубами, томно закатывал глазки.
— Тоже мне, будущий гений! — едва слышно процедил кто-то сзади. Петруша оглянулся и увидел, что тщедушный очкарик, сидевший под олеандрами, с ненавистью сощурился на кудрявого сквозь льдинки очков:
— Этот дурачок Биеннале воображает, будто пишет хорошие стихи, ха-ха!
Доктор Кальяни грациозно потянулся к столику и коснулся крайней бутылочки:
— Сей джинн носит имя Гафер, это терпкий эфир борьбы, конкуренции, схватки. Его особенно любят молодые режиссёры и авторы детективных романов… Когда-то он зародился под стенами Трои, а теперь витает под потолками казино и спортивных залов, щекочет ноздри тем, кто создаёт образ суперменов: преступников и карателей…
— Я как раз пишу роман про великого маньяка Эдвина Крэша, — вдруг похвастался тщедушный, повернув к Петруше толстые очки.
— Второй сосуд содержит джинна Меннетекела, который вдохновляет поэтов воспевать сильную личность, великих властителей, диктаторов. Это дух любования человеческим величием, дух горделивого гимна, одической песни и пафосных стансов.
Петруша с усилием подавил зевок. «Что-то не очень понятно мне про пустые бутылки», — признался кадет самому себе. Тем временем доктор Кальяни с особым чувством представлял детям следующего пленника:
— В этом сосуде стеснён и просится на волю огнистый джинн Цацаэр, дух похотливых стихов, заставляющий поэтов изливать себя в сладострастной лирике. А рядом с ним — запечатанный чёрной печатью мрачный джинн ужаса и грусти по имени Алистер…
— Неужели он тоже делает людей знаменитыми? — театрально откинув голову, поразился Клод Биеннале.
— Ещё как! — доктор Кальяни оживился. — Мрачные песни про сплин, одиночество и даже самоубийство с каждым годом всё популярнее! Их авторы становятся очень богатыми людьми.
Он покосился на оставшиеся три бутылочки и — сложил гибкие ладони домиком:
— Других джиннов я пока не буду представлять, вы ещё недостаточно подготовлены к встрече с ними. Четырёх для начала достаточно. Итак, мы начинаем наши упражнения. Сейчас я открою первую бутылочку, и эфир устремится наружу. Всего несколько мгновений он будет витать здесь, среди нас — и затем скроется. Постарайтесь поймать его сердцем.
— А как я узнаю, что поймал джинна? — поинтересовался очкарик из-под олеандров.
— Вы это почувствуете, — таинственно улыбнулся Кальяни, накручивая на палец заплетённую бородёнку. — Вы не сможете молчать, творческий зуд заставит вас произвести на свет стихотворную фразу, а может быть, песенный куплет.
— О-ой, как мило, — всплеснул руками тёмнокудрый Клод. — Мы будем сочинять стихи, это расчудесно! А на какую тему?
— А вот на какую, — доктор Кальяни красивым жестом выхватил откуда-то сверху, точно из воздуха, небольшую фотографию. И показал детям портрет бледного мальчика в круглых очках, с жестоким взглядом и странной улыбкой.
— Великий Гарри! — воскликнули дети.
— Мы будем писать о нём стихи! — ликовал Клод Биеннале.
— Приготовились? — маэстро Кальяни занёс тонкую руку над крайней бутылочкой. — Начали!
Он слегка толкнул пальцем — и прозрачный сосуд полетел на пол! Брызги осколков, точно блистающий венец, расцвели на дорогом паркете… Тридцать мальчиков и девочек разом потянули воздух ноздрями…
Побледневший Кальяни, стиснув пальцы, челюсти и веки, замер — напряжённо вслушиваясь.
Тут Петруша испугался. Рядом с грохотом упал стул, качнулась ваза с олеандрами.
— Как волк одинокий в кошмарном лесу…
Судорога удовольствия пробежала по мускулкам длинного лица маэстро Кальяни. Есть поклёвка! Блестящее начало, теперь — дальше!
Ты воин, израненный в чёрной пустыне…
Это же завистливый очкарик, его голос! Петруша со страхом покосился на юного поэта, поймавшего джинна по имени Гафер, — изморось на сморщенном лбу, очки запотели — и слова будто продираются, фильтруются скрипом зубов:
Отважный палладии, я верю ныне
В несбыточное счастье. Я несу
Тебе в ладонях, как оруженосец,
Мой острый стих. Пускай его вонзит
Твоя рука в гнилое горло ночи!
Пусть брызнет радость! Я теперь пиит
На службе Гарри. Я — чернорабочий,
Служу Тому, Который Отомстит!
Класс затих, прободённый сильными чувствами. Кальяни торжествовал:
— Блестящая импровизация! Как Ваше имя, поэт?
— Меня зовут Готфрид. Готфрид из Гастингса, сэр.
— Готфрид, Вы положительно поймали джинна. Постарайтесь удержать его в сердце подольше! Не выпускайте, пусть он работает, как пар, пусть крутит маховики Вашего воображения!
Очкарик трясущимися руками схватил авторучку и бросился на бумагу, как кадеты бросаются на солдатскую кашу.
— Внимание! — прошептал доктор Кальяни, протягивая руку к следующей бутылочке. — Встречайте лучезарного Меннетекела…
Не успел затихнуть звон разбитого стекла, а неуемный очкарик уже захрипел, давясь новым стихом:
Среди планет беспомощных, унылых,
Ты избран повелителем судьбы,
И вот уже сдаются без борьбы
Сердца людей — тебе, моё светило!
Как солнце поднимаешься над миром,
Кумир, повелевающий эфиром.
Врагов смиряешь властным тяготеньем;
И вот своим божественным хотеньем
