– Частично – да, но по большей части потому, что ты разделяешь человечность Гвина, несмотря на то, что ты наполовину эльф, в то время как у Перрина хотя и человеческое тело, но совсем не человеческая душа.
Впервые за все годы знакомства с Саламандром, Невин получил удовлетворение, увидев, как Саламандр потерял дар речи. Невин оставил его одного, чтобы тот мог поразмыслить над услышанным, и направил своего коня вперёд во главу колонны, где Гвин и Джилл ехали по бокам от Родри.
– Гвин, удели мне минутку, хорошо? Я кое-что хочу спросить у тебя.
Гвин действительно помнил приказы, которые ему дали, когда его и человека по имени Меррик послали в Дэверри. С самого начала было ясно, насколько он мог судить, что нанимателем гильдии – через Баруму – был именно Старец, но никто в точности не знал, для чего это потребовалось Чёрному Мастеру. Невин все больше и больше убеждался в правильности своей догадки. Он отправил Гвина назад к Родри и поехал верхом один, удаляясь примерно на полмили вперёд от остальных, но никогда не выпуская из виду облако поднимающейся на дороге пыли. Если Старец хочет по нему ударить, Невин был готов дать ему попытаться. До того, как они покинули Пастедион, Невин установил астральные печати над всем отрядом, чтобы спрятать их от дальновидения Старца, но всегда оставалась опасность, что их противник рискнёт и отправится путешествовать на эфирной плоскости в световом теле, чтобы найти своего врага. Хотя Невин не мог быть уверен, что за ними наблюдают таким образом, не погружаясь в полный транс, он мог открыть себя для тихого шёпота и предупреждений об опасности, которые вызовет присутствие Старца.
Остаток этого утра дорога петляла по бесконечным зелёным возвышенностям и тёмным участкам лесистых долин. Время от времени появлялись группки сильфов или толпы гномов и судорожно показывали на восток, затем снова исчезали. Однако дело перевалило далеко за полдень до того, как случилась неприятность. Когда Невин перевалил особенно высокую гору, то понял, что удалился на опасное расстояние от остальных – опасное для них. А что если Старец решит атаковать их, менее способных себя защитить?! Невин принялся ругать себя за то, что был таким непредусмотрительным глупцом, он быстро повернул коня и поскакал назад, и наконец встал рядом с Джилл во главе отряда.
– Что-нибудь необычное происходило в моё отсутствие?
– Ничего. Точнее… О, предполагаю, что на самом деде это не имеет значения.
– Выкладывай.
– Я постоянно чувствую, будто за мной наблюдают.
– Несомненно, кто-то пытается заняться дальновидением и отыскать нас. Я установил печати, которые должны смутить Старца и хорошенько его запутать.
– Отлично. Скажи мне вот что. А те же самые печати удержат Главного Ястреба? Того, который раньше владел Гвином?
– Должны. А почему ты спрашиваешь?
– Не знаю. Я рассказала тебе, как он отправил волка назад ко мне. Я просто не могу поверить, что после этого он просто сложил в мешок свои вещички и отправился домой.
– Несомненно, ты права. Придётся с ним разобраться.
Пока Невин произносил эти слова, он чувствовал, как холодок двеомера бежит у него по спине, предупреждение против надменности и самоуверенности. Поразмышляв над этими осложнениями, он понял, что может быть втянут в ситуацию, в которой ему придётся сделать то, что он ненавидит больше всего: использовать силу для убийства. В противном случае ему придётся предложить себя в качестве жертвы, теперь, когда его время наконец подходит к концу. Эта мысль привела его на грань слез. Он потеряет Бранвен так скоро после того, как привёл её к её вирду! Однако при этом он знал, что всегда Свет будет для него важнее всего остального, даже важнее женщины, которую любил четыреста лет. В любом случае Невин покорится Его воле.
Тем не менее, принятое решение сильно отягощало его, и это было то, что Невин не мог разделить ни с Джилл, ни даже с Саламандром. Этой ночью, когда лагерь уже спал, за исключением трех вооружённых охранников, Невин отошёл немного в сторону, на вершину горы, и сел, скрестив ноги, в высокой траве. Ночное небо над ним было таким ясным, что огромный след Снежной Дороги, казалось, висел на расстоянии вытянутой руки. Когда Невин замедлил дыхание и позволил своему разуму успокоиться, Дикие собрались вокруг него, особенно гномы, они хлопали его по рукам робкими лапками и забирались на колени, словно хотели унять его тревогу.
– Боюсь, вы ничего не можете сделать, друзья мои. Если придётся приносить жертву, то это будет только моя жертва.
Он ощутил их сожаление и грусть, она окружала его и смешивалась с его собственной меланхолией, пока он, наконец, не заплакал. Затем Невин тряхнул головой и отбросил все чувства. Пора действовать… Неважно, станет ли это причиной его смерти, – он выполнит свою работу.
– Если я умру, пусть будет так, – проговорил он вслух. – А теперь давайте посмотрим, не сможем ли мы найти Старца. Охраняйте моё тело, друзья мои, и разбудите меня, если что-то пойдёт не так.
Как только Невин перевёл своё сознание в световое тело, он сразу понял, что он не один. Ощущение чужого магического присутствия оказалось таким сильным, что послало рябь через голубой свет, подобно камню, брошенному в пруд. В кружащихся голубых волнах эфирной плоскости Невин высоко поднялся над вершиной горы, затем позволил себе дрейфовать, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, когда пытался рассмотреть своего врага. Выше, далеко над спящим лагерем, он увидел пентаграмму, серебряную форму, плавающую в озере света, и его кровь застыла, потому что то была не конструкция безумного разума Старца, а талисман красоты, и один конец звезды был направлен вверх, естественно и свято, и она светилась в центре золотым светом, текущим с какой-то плоскости, расположенной далеко за простым эфиром. Невин поднялся к ней, дрожа от благоговения, и ему пришлось приложить все своё мастерство, чтобы удержать световое тело от разлома и безжалостного падения назад, на физическую плоскость.
Там, устроившись во всем своём великолепии вокруг пентаграммы, находились владыки Стихий: эфира, огня, воздуха, воды и земли, каждый – столп и огонь многоцветного света, пульсирующего у конца звезды. В центре наблюдалось некое присутствие, которое невозможно было разглядеть в изливающейся золотой яркости, текущей из середины, – если только в самом деле там имелось нечто настолько конкретное, что можно разглядеть и определить. Хотя Невин чувствовал присутствие, в некотором роде человеческое и таким образом все ещё связанное с мирами форм, они находились слишком далеко друг от друга, чтобы общаться словами или конкретными мыслями. Ему казалось, что присутствие «заговорило» – очень приблизительное, неточное слово, но доступное владыкам Стихий; и они в свою очередь «заговорили» с ним волнами чувств и образов и тут и там – обрывками мыслей. Невин не знал, каким образом он слышал и понимал, он знал, что говорится. Там звучали упрёк и обещание. Гордость, его жалкая, королевская гордость ещё раз послала ему ненужную боль. Кто он такой, чтобы думать, будто он может быть жертвой, чей в высшей степени благородный подвиг самопожертвования спасёт всех? И кто он такой, чтобы воображать, что он – единственный спаситель? Кто дал ему право назначать себе цену и делать её столь высокой? Да, он нужен. Есть вещи, которые необходимо сделать и которые может сделать только такой человек, как он, Невин. Но существуют и другие вещи, которые для него сделают другие. В этом давали слово сами владыки Стихий.
