На одно мгновение. До тех пор, пока на нас не обрушилось молчание и острое сознание того, что каждая пара глаз на этом распроклятом корабле уставилась на нас. Светлые глаза Молл широко распахнулись. Она змеей вывернулась из моих объятий — я не смог ее удержать — и бешено отскочила, тяжело дыша, отплевываясь и вытирая рукой губы. Корабль закачался от прокатившейся по нему волны хохота, и у меня появилось неприятное ощущение, что я не смогу так быстро загладить последствия этого. Если предположить, что я их вообще переживу. Молл стояла, глядя вниз на свой меч. Я поспешно нагнулся и подхватил свой. Меня трясло как в лихорадке, и, клянусь Богом, ее тоже. Можно было подумать, что дело зашло гораздо дальше одного короткого объятия.
Предложить мир? Это казалось наиболее естественным до тех пор, пока я не увидел, как сжимаются и разжимаются ее кулаки. Последняя естественная вещь, которую я попытался сделать, получилась у меня не очень-то хорошо. Я быстро огляделся. На юте сардонически ухмылялся Джип, а Пирс тактично согнулся пополам, причем его физиономия была такой же багровой, как его заляпанный портером жилет. Искать убежища в респектабельной компании было бесполезно — таковой просто не существовало. На меня упала тень фок-вант, и мне пришло в голову, что я никогда еще не лазил на мачту и сейчас мне представляется для этого самый подходящий случай.
Непринужденно, без ненужной поспешности я заткнул меч за пояс, потянулся вверх — я видел, как это делают моряки, — и подтянулся на поручень. Я теперь уже почти освоился на борту, во всяком случае так я себе говорил. А что до риска, так тот, на который я пошел только что, был гораздо сильнее. Я посмотрел на Молл, она ответила мне взглядом. Ее лицо было бесстрастным, но все пылало. Я поставил ноги на выбленку и стал подниматься.
Сначала я даже получал от этого удовольствие. Скалолазание в свое время подавило во мне страх высоты, и потом мне же не было нужды лезть до самого верха, достаточно будет и фор-марса. Лезть по туго натянутым вантам было не намного труднее, чем подниматься по лестнице, но похожие на ступеньки выбленки слегка прогибались под моими ногами при каждом движении корабля, казавшегося странно живым. Я никогда раньше не ощущал «Непокорную» живым существом в том смысле, как это понимают моряки. Это было все равно что лезть по гриве какого-то огромного морского зверя. Причем почти так же страшно. Это было совсем не похоже на скалу; судно качалось совершенно непредсказуемо, так, словно у него был свой разум. И чем выше я поднимался, тем сильнее была качка. В первый раз, когда я глянул вниз, мне показалось, что палуба находится уже в нескольких милях, а смотревшая на меня снизу Молл была не более пятнышка — с развевающимся белокурым пухом. Она ведь не подумывала о том, чтобы лезть вслед за мной, нет? Я обнаружил, что спешу добраться до фор-марса; но когда я туда залез, сидеть на голой платформе на свистящем ветру без лееров или чего-то другого, за что можно было бы держаться, оказалось куда страшнее. Здесь и воронье гнездо у меня над головой казалось более надежным пристанищем. Однако и желания так быстро спускаться вниз, даже если Молл за это время немного поостыла, у меня не было. В итоге я взялся за ванты и полез еще выше.
В этот раз я старательно не смотрел вниз, и это, похоже, помогло. Я довольно быстро добрался до фор-марса, хотя от канатов у меня образовались мозоли, а пот разъедал порезы. Воронье гнездо, до которого я наконец-то добрался, оказалось ничуть не похоже на те симпатичные надежные корзинки, что показывают в фильмах, — просто еще одна голая платформа, но с железными петлями, приделанными на уровне пояса по обе стороны мачты, и со скобой, под которую можно было просунуть пальцы ног. Матрос, несший здесь вахту, — пиратка с просоленным лицом и сложенная, как капитан русского траулера, показала, как привязать мой ремень к петлям. При этом она посмеивалась.
— Вы и мистрис Молл, хе-хе! Видала я вас отсюдова, сверху! Экий у вас коронный обезоруживающий ударчик! Вам бы его опробовать на каком-нибудь волке! Только вот берегитесь ответного удара, хе-хе-хе! — Занятый поисками опоры, я не обращал на нее внимания, пока она не приблизила свое дубленое лицо вплотную к моему; теперь она было более серьезна. — Не лучшее вы время выбрали, чтоб баловаться такими штучками в этих краях, молодой господин! Лучше не делать такого, когда слышишь Вздох Эрзулии! А то ведь и не скажешь, чем дело-то кончится!
— Что слышишь?
— Ветер с берега — да вы, никак, не почуяли? Да, так его прозывают в этой стороне: Вздох Эрзулии — теплый ветер, что дует с земли, когда штиль. А она, Эрзулия, ох и распаленная злобная девка, верно вам говорю! Зажигает огонь в крови без разбору, а как он будет гореть, кого спалит — ей все едино!
Я ухмыльнулся:
— Звучит не так уж плохо. Немного огня в крови мне бы, наверно, не помешало.
— Есть ведь огонь, что греет, а есть — и что сжигает, а? А когда дует Эрзулия Кровь-в-Очах
[23]
, тогда уж берегись всё, что молодо и открыто, — она насылает безумие! Вы вот могли меч себе в сердце заработать, и все из-за нее, распутницы! Ибо семь не есть знак ее, а? Недаром у него, ветра этого, есть и другое прозвание — на Ямайке Гробовщиком его величают. Он уносит последнее дыхание умирающего!
И, хмыкнув в последний раз, она нырнула через край площадки.
Я издал протестующее «Эй!» или что-то столь же невразумительное — и глянул ей вслед.
Вот это действительно было ошибкой.
Пустота рванулась мне в лицо. Это было все равно что смотреть вниз с утеса — и чувствовать, как он уходит у тебя из-под ног. Подо мной не было ничего. Ни палубы, ни корабля — ничего, кроме волн, жадно поднимавшихся мне навстречу и с тошнотворной внезапностью падавших вниз. Мои руки вцепились в петли, но из-за пота стали скользить. Пальцы ног уперлись в площадку под скобой, но ноги дрожали. Мне пришлось повернуть голову, чтобы увидеть «Непокорную», почти скрытую раздувавшимися парусами; она казалась игрушечной лодочкой на конце палки, она билась и качалась то в одну, то в другую сторону. А на такой высоте каждое слабое движение кренившейся палубы превращалось в рывок, в бешеную резкую качку…
Казалось, я смотрел целую вечность, но наконец-то мне удалось отвести глаза в сторону — к этим загадочным холмам на берегу. На фоне слегка покачивавшихся верхушек деревьев качка была менее ощутима. Через некоторое время я уже был в состоянии обратить свои мысли к работе, которой я, похоже, теперь занялся, и рискнуть осторожно оглядеть темнеющий горизонт. Я увидел совершенно то же, что видел с тех пор, как мы покинули Миссисипи: солнце, рассерженно-яркое в закате, а под ним — ничего нового.
Я беспокойно заерзал на своем продуваемом ветром насесте. «Посмотри своими тупыми бараньими глазами», — сказал Ле Стриж, и в конце концов этим я и занялся. Конечно, это просто совпадение. Лучше бы это было совпадением, черт возьми. Но здесь нельзя было быть уверенным ни в чем.
Например, в том, что именно я должен высмотреть. Однако, чтобы спрятать что-либо среди этих заросших холмов, большой хитрости и не требовалось. В течение долгих часов мы не видели никаких признаков жизни, кроме птиц и гигантских бабочек — вспышек яркого цвета на зеленом фоне, да время от времени — белой струйки дыма, поднимавшейся с дальней просеки, или группы крытых листьями хижин. Мы причаливали у нескольких таких прибрежных поселений, спрашивали рыбаков, плывших в лодках, посылали людей на берег спросить у деревенских жителей — всегда одно и то же: «Un grand navire noir aux trois mâts, orné aux lanternes comme des crânes grotesques, on l'a vu, hein? Ils viennent d'enlever une fillette…»
[24]
