На третий день по своем приезде она смотрела церемонию первого официального приема Бет у императора. Солнце был в золотой маске, приличествующей его титулу. Насколько черты этой маски соответствуют его лицу — Констанс не знала. Бет подходила к его трону в девять шагов, при каждом шаге преклоняя колено и красивым жестом отбрасывая на сторону полы своих пышных одежд с широченными рукавами. Ее золотистые волосы были выпрямлены и лежали на плечах, схваченные узорной заколкой ближе к концам. Солнце сидел на своем троне, неподвижный, как статуя, по правую руку от него сидела в серебряной маске вдовствующая императрица-мать, государыня Иннана. Когда Бет приблизилась к трону, Солнце сам поднял ее с колен, открыл рот своей маски — та была сделана из металла с наноприсадками, как лезвия флордов — и подарил своей будущей невесте поцелуй, и это означало, что отныне она, как и ее родственники (впрочем, они удостоились этой привилегии много раньше) может не совершать девятикратного коленопреклонения на официальных приемах, а прямо подходить и занимать свое место у трона.
Констанс попыталась узнать что-нибудь об этом человеке — и с трудом нашла нецеремониальное изображение четырехлетней давности: хрупкий мальчик лет пятнадцати, со светло-пепельными волосами и нежным лицом — серьезным и немного печальным. Этим выражением он был немного похож на Дика, и у Констанс снова заныло сердце — где же ее маленький паладин и что с ним? За жизнь и безопасность Бет она хотя бы могла не волноваться…
История юного императора заставила ее кое о чем призадуматься. Об отце Керета, Аттаре бин Тассе, она знала мало — ей было известно, что этот слабовольный человек полностью управлялся домом Адевайль и первым министром Дормкирком в частности. Потом по каким-то причинам он подпал под влияние Шэйта Фаррана из того же дома Адевайль, но другой его ветви. Потом и Фарран, и Дормкирк были убиты, и Аттар в скором времени оказался полностью в руках дома Кенан, а те заставили его жениться на девице из своего дома, а всех жен из дома Адевайль — перебили. О его детях ей ничего не было известно до этого плена, а оказалось, что один ребенок таки уцелел, и даже был коронован вполне легитимно. Было ему тогда, если Констанс не ошиблась в подсчетах, около четырех лет.
С этим ребенком, равно как и с убийством Дормкирка и дерзким похищением для похорон головы Экхарта Бона, связывали некоего синоби, имя которого, понятное дело, не называлось, а называлось то имя и прикрытие, под которым он тогда работал: Ронан Моргейн, капитан небольшого отряда наемников. Его подвиг расписывался в красках: похищение чудом уцелевшей опальной принцессы Иннаны и ее младенца под вражеским плазменным огнем, доблестная гибель почти всего отряда и тяжелейший ожог, полученный самим капитаном… Историю Империи детские учебники тоже часто представляли смесью боевика и мыльной оперы. Каков же он на самом деле, этот юноша, которого прочат в мужья Бет? И чего можно будет ожидать от этого брака?
Его воспитатель и покровитель Рихард Шнайдер, тайсёгун Рива, занял место командующего Левым Крылом будучи двадцати одного года от роду. Злые языки говорили — из-за того, что Экхарт Бон женился на его сестре, и называли Рихарда «свадебным коммодором». Но они быстро умолкли, когда «свадебный коммодор» блестяще организовал отход сёгунского конвоя с Анзуда, не потеряв ни единого корабля и серьезно подбив при этом посланный в погоню крейсер дома Кенан. После этого сёгуном его избрали почти единогласно, потому что всем стало очевидно: грядет война и на посту сёгуна должен быть военный гений. Бон был шпионом, политиком и дипломатом — но он проиграл, и с его смертью кончилось время пера и началось время меча.
Увы, военные таланты Шнайдера много превышали его политические таланты. Он знал, как взять, и не смог удержать, и из-за этого дом Рива сначала взял Вавилон, а потом проиграл его Империи. На популярности Шнайдера в Доме это, впрочем, не сказалось — Рива все равно боготворили своего лидера. Нет, нельзя сказать, что жизнь на Картаго была простой и легкой — она физически не могла такой быть, потому что межзвездная торговля Дома Рива сильно пострадала в ходе войны и блокады, теперь же (в сравнении с ее объемами довоенных времен) еле тлела. Прежде людьми первого сорта были воины и торговцы — а сейчас из-за нехватки пилотов людьми первого сорта сделались те, кого Рива прежде презирали и называли «пескоедами» за то, что они ковыряются в земле планеты: экологи, терраформисты, работники сельского хозяйства, шахтеры и промышленники. Кланы, которые разрабатывали тяжелые и сверхтяжелые металлы, нанимали пилотов и поднимались наверх, кланы, которые прежде только торговали, или начинали пиратствовать и заниматься контрабандой, или теряли пилотов и опускались вниз. Уровень безработицы в Пещерах Диса и космопорте Лагаш был ужасающим, потому что там сосредоточилось большое количество станционных и корабельных работников, которые брезговали наземным трудом и готовы были наняться хоть к самому дьяволу, лишь бы покинуть планету и снова ощутить себя людьми. Одновременно не хватало рабочих рук, потому что производство собственных гемов Рива резко сократили еще до войны, понадеявшись на ворованные технологии, а из-за войны перейти и них не удалось, и гемов взять было неоткуда. Ясли Пещер Диса не справлялись с воспроизводством, и их начальство било тревогу, что уже подрастает четвертое поколение рабочих гемов, которое надо бы, по правилам технологии, стерилизовать, слишком много врожденных дефектов, много «химерных генов» — но откуда брать новых, если пираты не могут покрыть потребности рынка в рабочих руках? Преодолевая брезгливость, Констанс ознакомилась с ценами на рабов — плодовитая женщина или, как здесь писали, «фертильная матка» ценилась в две с половиной-три тысячи «дрейков», эксклюзивные дзёро — не больше, чем в полторы, квалифицированный рабочий — в восемьсот.
Короче, Картаго была беременна десятками социальных проблем — но при этом никто не возлагал вину на Шнайдера. Бранили бездельников-космоходов, которые сидят на задницах и получают пособие за счет работящих людей; бранили жадных пескоедов, которые жлобятся для тех, кто проливал ради них свою кровь и губил свои корабли, бранили глав тех или иных кланов — сам же Шнайдер выходил чист и незапятнан, и сестра его — тоже.
Констанс знала, что о любви народа к правителю гораздо больше говорят выступления на бесплатных инфоконференциях и сборники анекдотов, нежели официоз — и она ознакомилась с обоими этими источниками, благо на Картаго никаких цензурных ограничений, похоже, не было. На бесплатных инфоконференциях Шнайдера добродушно бранили за то, что он ширяет по всему бывшему вавилонскому сектору со своим Крылом, пиратствует и воюет, а все дела планеты бросил на бабу — то есть, свою сестру Лорел. А еще — за то, что он не торопится вешать тех, кто слишком громко вякает насчет переговоров с Империей и сдачи.
С мнением тех, кто «вякает», Констанс ознакомилась через те же конференции. Похоже, что виселицы они не очень боялись, несмотря на то, что за изменническую пропаганду полагалась именно смертная казнь. Констанс призадумалась. Картаго представляла собой скрытый лагерь, а в скрытом лагере человек, высказывающий оппозиционные настроения, куда менее опасен, чем тот, кто втихомолку предпринимает какие-то шаги для сдачи. В конце концов, люди, высказывавшиеся за прекращение войны и подписание хоть какого, но мира с Империей, никак не могли ни сформировать большинства, ни улететь с планеты. Значит, иметь их под надзором и не трогать было куда лучше, чем начать вешать и загнать в подполье. Шнайдер, если за такой политикой стоял действительно он, поступал далеко не самым глупым образом, хотя, ознакомившись с ситуацией получше, Констанс решила, что тут больше видна рука «Лунного сёгуна», Госпожи Мира, Лорел.
