— Бет, — Дик вытер ей слезы рукавом. — Да ты что? Говоришь, что любишь меня — а сама себя предлагаешь мне как поношенную тряпку. Так же нельзя. Чего это мы вдруг будем ждать, пока они нам разрешат? Кто они такие вообще? Бет… выйди за меня замуж.
— Что, прямо сейчас?
— Ну… потом, наверное, некогда будет…
— А разве так можно? без… священника… или чиновника?
— Ты что, Катехизис не читала? Таинство брака муж и жена уделяют друг другу. В крайнем положении можно и без священника. Нужен только свидетель.
— Какой?
— Да любой. Там возле дверей стоит морлок, можно его позвать.
— Да ты спятил! Ты знаешь, что он сделает?
— А что? Убьет нас? Позови его.
Бет несмело стукнула в дверь несколько раз — и дверь впрыгнула в паз, а морлок, стоящий за ней, шагнул в камеру.
— Он как будто ждал, — прошептала Бет.
— Ну да, он же прослушивает все, что в камере делается, — ответил ей Дик, и обратился к морлоку на нихонском:
— Как тебя зовут? Нам нужен свидетель.
Морлок изумился (Дик научился различать их бедную мимику, общаясь с Рэем). Он знал что делать, если заключенный надумает убегать или кончать с собой или захватит заложника, но не знал, что делать, если заключенному нужен будет свидетель.
— Девяносто Четвертый не может давать показания в суде, — не очень уверенно сказал он на астролате, а потом обратился к Бет: — Какие будут приказания?
— Отпусти нас обоих, — быстро сказала Бет.
— Девяносто Четвертый не может этого исполнить.
— Вот блин!
— Послушай, нам нужен свидетель, — сказал Дик. — Не для суда, ни для чего такого. Ты просто стой и смотри.
— Это приказание ты можешь выполнить? — спросила Бет.
— Да, — подумав, ответил морлок.
— Тогда, значит, так… — Дик решительно взял Бет за руку и задумался, вспоминая соответствующие формулировки. Слышал он их в основном в фильмах, но раза два или три — вживую, когда на Мессе кто-то венчался. — Значит, так… Я, Ричард Суна, перед Богом и людьми, беру тебя, Элисабет Ван-Вальден Мак-Интайр де Риос-и-Риордан, в законные жены, и клянусь оставаться с тобой в радости и в горе, в здравии и в болезни, в богатстве и в бедности, и хранить тебе верность, пока смерть не разлучит нас. Вроде так.
— Я должна это повторить?
Дик кивнул.
— Хорошо. Ты меня поправь, если что, ладно? Я, Элисабет О’Либерти Бон Ван-Вальден Мак-Интайр де Риос-и-Риордан, беру тебя, Ричард Суна, в мужья перед Богом и людьми. Обещаю хранить тебе верность, и оставаться с тобой в горе и в радости, в болезни и в здравии, в богатстве и в бедности, пока… смерть… — при последних словах ее голос снова сорвался, и Дик быстро сказал:
— Если у кого-то есть возражения… то есть, кто-то может что-то сказать… в смысле, почему мы не можем пожениться — то пускай он скажет сейчас или потом молчит…
Дик с опаской посмотрел на морлока — но у морлока возражений, похоже, не было. Тогда юноша взял лицо девушки в ладони и осторожно поцеловал ее в губы.
— Все, — сказал он тихо. — Теперь мы уже не потеряем друг друга.
— Уходи, — приказала Бет морлоку. Тот шагнул назад и дверь за ним снова закрылась.
— Теперь мы должны ратифицировать брак, — сказал Дик напряженно и глухо.
— Это как?
— Поцелуй меня.
Они снова поцеловались, и Дик осторожно стащил с нее шелковый шарфик, чтобы увидеть то, что теперь принадлежало ему по праву.
— Эй, нас же слышат? — спросила Бет.
— Мы будем очень тихо.
— А если видят?
— Да ну их, кто они такие, — сказал Дик. Он был убежден, что за ними наблюдают, и скоро прибегут, оторвут от него Бет, и утащат ее. Может быть, уже бегут, — поэтому он снова обнял Бет крепко-крепко, и целовал ее плечи, шею и лицо. Они были теперь совсем одни в чужом, равнодушном и враждебном мире — и эта чуждость, эта враждебность сближала их так, как не могло бы сблизить ничто другое. Ему хотелось бы соединиться с ней, прорасти в нее так, чтобы их уже не могли разорвать, разлучить и отдать его могиле, а ее — какому-то типу в золоченой маске. Чем больнее он ощущал невозможность этого, тем больше и острей было его желание. Оно было не просто законно — оно было истинно, а все вокруг ложно. Именно они двое таинственным образом сейчас восстанавливали покосившееся время и спрямляли искривленное пространство. Дику больше не хотелось бросить свое тело как грязную тряпку: оно словно очистилось в объятиях Бет. Он сразу понял иронию того, кто написал у девушки на груди предупреждение ему: было важно не только послание, но и «обрамление»: надпись обещала смерть, а обнаженные груди, кругленькие, как полные луны — жизнь. Выбрав одно, надо было отвергнуть другое. Он понял этот расчет — и понял, что никто за ними сейчас не прибежит и не разорвет их объятий. Он уложит Бет на лежанку и сделает с ней то, что муж делает с женой; подарит то, что она когда-то так смешно хотела украсть. Автор письма остался в дураках. Они хотят жертвы? — черт с ними. Он и в самом деле принесет жертву, но не им, а Тому, Кому он сам захочет, и жертва эта будет драгоценной. Он должен умереть не потому, что больше не желает жить. Он умрет потому, что должен свидетельствовать: правда важнее жизни, и чем больше жизнь, чем выше ее ценность — тем выше и ценность правды.
Их тела были тайнами, и эти тайны надлежало открыть. Сейчас Дик мог бы объяснить то, что он смутно чувствовал тогда, отказывая ей: сладость источника — в том, что он запечатан до времени, смысл свободы — в том, чтобы добровольно кому-то принадлежать, потому что тайна, которую не узнает никто — так же перестает быть тайной, как и то, что узнают все. Загадка пола в том, чтобы открываться навстречу противоположности; из двух сходств не сложится единства — оно слагается из двух инаковостей, и юный мужчина сейчас был счастлив тем, насколько иной является юная женщина, какая она округлая там, где он — угловатый или плоский. Теперь он по-своему перефразировал псалом: славлю Тебя, Господи, за то, что она так дивно устроена!
Ее страх придавал ему смелости: сейчас нужно быть мужественным за двоих. Лаская, он больше успокаивал ее, чем возбуждал, ибо чувствовал — этот вызов она одна не потянет. Он знал, что Бет не поняла, чего хотел пославший ее, она думала, что сейчас они нарушают приказ и бросают вызов Вавилону — и это вправду было так, но не потому, почему думала она. Мятежом был не секс, а брак. Ей все еще казалось, что он, познав ее, передумает. Значит, последний отказ причинит ей еще больше страдания, и поэтому сейчас следовало быть как можно нежнее.
— Мне… раздеться? — шепотом спросила Бет.
— Нет, лежанка холодная, — так же тихо ответил он, поднимая свои скованные руки, чтобы она могла высвободиться. — Ты просто ложись.
Платье на ней было длинным и синим, с зеленым отливом, как морская волна. Корсаж облегал талию и живот, клином сходя к лобку, а от бедер юбка расходилась широко и при каждом движении летела за Бет. Сандалии на невысоком каблучке были дорогими, из кожи какой-то белой рептилии, и ремешки охватывали голени до середины. Дик открыл ее бедра и увидел, что они и в самом деле «как ожерелье, дело рук искусного художника».
