— Я же не шеэд…
— Медленно даже для человека. При нужной резкости удара я не успею перехватить, смогу только увернуться.
— А если не увернешься?
Майлз улыбнулся. Оба они знали, что даже свогом при желании можно убить человека: например, раздробить гортань.
— Увернусь, — кивнул Майлз.
Дик вздохнул и опустил свог в исходное положение — к бедру.
Резкое движение вперед с хлестким ударом руки…
Майлз перехватил кончик бича и не менее резким движением дернул на себя. Дик опомниться не успел, как голова его была уже у Майлза подмышкой, в том положении, из которого встречным движением противник ломает незадачливому агрессору шею. Коленом Майлз обозначил удар под вздох — более милосердный вариант полного и окончательного разгрома.
— Сядь, — велел он, отпуская мальчика. Лезвия свогов с шипением втянулись в рукояти.
— Ты не можешь сосредоточиться, Рикард. Твои мысли находятся где-то далеко: где? Твое тело запаздывает. Ты слишком устал сегодня?
— Да, наверное, — сказал Дик, где-то в глубине сердца ощущая, что сказал неправду. Но никакого лучшего объяснения у него не было. Что с ним — он сам не знал.
— Тогда прервемся до завтра, — шеэд поднялся с пола. — Сосредоточение, Рикард. Правильный эйеш не наносится только рукой. Всем своим существом должен ты стремиться к цели. Эйеш — искусство первого и единственного удара, после которого одного из двоих покидает дыхание. Ты должен стать сердцем меча в этот момент. Самое искреннее, самое сильное движение твоего сердца должно высвободить орриу — и если праведно это движение, никто не устоит перед ним. Овладевай этим искусством сейчас. Не думай о том, как правильно нанести удар, как должны двигаться руки и стоять ноги. Думай о том, что я здесь и я далеко, и твой меч — дорога между нами. Радость, которую доставляешь ты другу в поединке, сравнима должна быть с горем, которое ты доставишь врагу. Пожелай одарить меня хорошим ударом, Рикард.
Дик встал и принял позицию. Пальцы сомкнулись на оплетенной рукояти свога, большой — на кольце-регуляторе поджат…
«Я очень хочу, чтобы все получилось. Хочу обрадовать Майлза. Он мой друг, он мне как старший брат. Нельзя разочаровывать его, он уже столько уродовался со мной. Надо его обрадовать. Позарез. Во что бы то ни стало…»
Выброс руки, удар!
Майлз опустил и разжал ладонь, поймавшую кончик свога. Стыдясь поднять глаза, Дик убрал лезвие. Обиженным золотистым полозом оно скользнуло в рукоять.
— Ты и вправду устал, — сказал Майлз. — Идем.
* * *
Если бы Бет попыталась сформулировать свои чувства, выразив их одним словом, получилось бы: «ревность». Младший сводный братец, глазастенький ангелочек, прежде полностью ее слушавшийся и горячо любимый, взял и переметнулся под знамена лопоухого Дика Суны. Он с нетерпением дожидался, когда младший матрос покончит со своими обязанностями, и хныкал без него, а с ним играл в прятки в грузовом коридоре, в пристеночек фишками бакэмонов, в трехмерное сугороку на терминале, чирикал, повторяя за ним, дурацкие сохэйские песенки на нихонском, смотрел сериал, где без конца куда-то неслись в мобильных доспехах и дрались на флордах, даже за столом Джек теперь подсаживался к Суне, и последним доводом в любом споре у него было — «А Дик сказал…»
— Твой Дик закончил два с половиной класса, и на гэльском читает по слогам, — разозлилась однажды Бет. — Иди гуляй к нему, вы с ним на одном уровне.
Джек убежал, а Бет осталась в каюте одна.
Дурацкая это была затея — лететь на «Паломнике». Если ма Констанс так боится Брюса, нужно было потребовать у лорда Якоба вооруженный эскорт с Сирены. Да, не поймали бы шпиона — подумаешь, поймали бы на чем-нибудь другом. Зато летели бы на своей яхте, не ютились бы в этих маленьких каютах-коморках, как бедные родственники…
Попробовала взяться за мультивокс, распеться — не пошло: руки не попадали на нужную высоту, выходило фальшиво. Книги все были читаны и надоели. Поневоле позавидуешь Дику Суне, девственному в «рителатуре». Он и вправду, что ли, «р» и «л» слышит одинаково? И в чем он еще девствен?
Бет легла на кровать, подтянув колени к груди. Дик Суна как будто преследовал ее. Его хвалил капитан, его хвалила мама. Он дружил с настоящим шеэдом и учился фехтовать. Он был воспитан сохэями. Джек в него просто влюбился — скажите на милость, из-за чего? Даже этот вавилонский хлыщ Морита, весь такой из себя, налаживал контакт с ним. А между тем Рики, выражаясь словами древней баллады «был простой человек и просто смотрел на свет». Сколько Бет ни вглядывалась в него, она не видела причины для такого доброжелательного интереса. Мальчишка был прям как дверной косяк. «И да его было настоящее да, а нет — настоящее нет. По мнению Бет, это было скучно и приторно до тошноты. Но ее богатый внутренний мир не интересовал никого, а этот жгутиконосец воровал любовь ее матери и брата, и вдобавок не замечал, что крадет.
От жалости к себе Бет всплакнула. Когда-то давно, когда она была такой как Джек или даже меньше, на Тир-нан-Ог, конопатая нянька — Молли или Полли? — устав от ее шалостей, пригрозила: «Смотри, если будешь плохо себя вести, мама отдаст тебя обратно в приют, а себе возьмет белую девочку, настоящую девочку». Ужас, стянувший ей горло ледяной петлей, она помнила до сих пор: она бежала по гулким каменным коридорам старинного замка Мак-Интайров, отчаянно рыдая и вопя «Мама!». Леди Констанс, услышав эти вопли, опрометью бросилась из кабинета навстречу, и Бет с разбегу ткнулась лицом в ее юбки, умоляя не отдавать ее в приют и не брать никакую другую девочку.
Молли-Полли она потом больше не видела в замке, а где-то через полгода леди Констанс отбыла с ней на Сирену, но по сей день в своих страшных снах Бет видела проносящиеся мимо каменные стены коридоров, слышала стук шагов под сводами и свой собственный тоненький плач.
Когда она немного подросла, то поняла, что мама никогда ее не бросит. Даже после рождения Джека она больше не боялась этого. Однако бес нет-нет да и нашептывал, что леди Констанс она нужна только для демонстрации расовой политики Доминиона, и если бы не это… ну, ты же понимаешь — таких, как ты, полно сейчас по всем Новым Землям. Разницы особой между вами нет: вы были созданы, чтобы услаждать господ, избавлять их от работы или продлить им жизнь, отдав свою. Мама Констанс взяла тебя только для того, чтобы показать, какая она добрая христианка и как безразлична к расовым предрассудкам, а так — она бы, конечно, взяла себе «белую девочку, настоящую девочку». Или мальчика. Настоящего мальчика. Чем-то даже похожего на лорда Якоба, а значит, лорду Якобу было бы проще признать его как своего сына. Полюбить его — без тех мучительных усилий, которые он тратил на Бет, и от которых Бет просто воротило — ведь лорд Якоб, как и Дик Суна, не умел скрывать своих чувств…
И порой бес побуждал Бет в очередной раз испытать любовь леди Констанс какой-нибудь дикой выходкой. В последний раз такое было больше года назад. Бет решила было, что бес побежден и потеряла бдительность. Поэтому она не пыталась осмыслить то чувство, которое сейчас раздирало ее. Не пыталась дать ему имени — она знала только одно: она ненавидит Дика Суну.
