* * *
Ися — особая разновидность тэка, с повышенной эмпатией и тонкой моторикой. Чаще всего их используют как лаборантов или медтехов.
Ися ЭВ-212 работал медтехом в дворцовой тюрьме два местных года. Прежде он работал в больнице на станции Акхит, но заразился от одного из космоходов неизвестным мутированным вирусом. Обычно гемы не болеют инфекционными болячками, и если что-то валит их с ног — это какая-то дикая аберрация, странно реагирующая на их генетику и переносимая ими очень и очень тяжело. СК-19 (так его звали тогда) еле выжил после лихорадки и необратимо оглох. Какое-то время его не усыпляли — он был нужен исследователям, чтобы разобраться в защитном механизме против этого вируса — а потом о нем прослышал господин Метцигер и забрал его в дворцовую тюрьму. Глухой медтех — это как раз то, что было ему нужно. ЭВ-212 выучился читать по губам, а когда ему приказывали — просто отворачивался.
Работы было гораздо меньше, чем на станции, и порой ЭВ-212 радовался этому. Он был уже немолод и не смог бы долго удерживаться в ритме цикловых дежурств. Но когда работа была — она была много хуже больничной. Хорошо чувствующему эмпату нравилось избавлять людей от боли и не нравилось обрекать на нее. Во дворцовую тюрьму попадали только настоящие заговорщики или важные пленники, и в обязанности ЭВ-212 входило определить, нет ли у них искусственной аллергии на «наркотики правды» и чему можно подвергнуть тех, у кого такая аллергия есть. В этих случаях он радовался, что не слышит собственного голоса, отдающего морлокам распоряжения. Правда, с его эмпатией глухота не всегда спасала и поэтому он ухаживал за перенесшими пытки узниками очень добросовестно, и если приходил приказ умертвить кого-то из них, старался сделать смерть как можно более быстрой и безболезненной. Сам он не был способен на агрессию к человеку — на нее тэка неспособны вообще.
Еще он страдал от отсутствия компании. Ися, как и все тэка — компанейские существа и одиночество переносят тяжело. Глухота отделяла его от себе подобных. Его побаивались другие тэка и ися, и даже дзё, к которым он приходил в ясли. Одна из них призналась, что его считают колдуном за то, что он, не слыша, может читать по губам. Он засмеялся, но больше к ним не ходил. Вместо этого он начал общаться с морлоками. Он узнал клички, которыми те называли друг друга между собой, и сам получил от них кличку Ман — «десять тысяч». Не из-за номера — они обращались по номерам только в присутствии людей-офицеров — а из-за того, что у гема с полной глухотой шансов выжить — один на десять тысяч. Морлоки — грубые животные, но они тоже были его пациентами, и испытывали к нему нечто вроде признательности — насколько они были способны ее испытывать. Поэтому ЭВ-212 слегка огорчился, узнав, что морлоки Т-82 и Т-36, носившие клички Гэппу и Бо должны умереть на погребении госпожи цукино-сёгуна. Оказавшись рядом в ее последнюю минуту, они не смогли ее уберечь, так что в другой жизни должны будут служить ей лучше. Сами они, похоже, огорчались этому куда как меньше, чем Ман. Они были неплохими существами — для морлоков. На жертвенные игры они смотрели как на веселую потеху — уж такова их натура, они в этом не виноваты.
В жертву был предназначен убийца цукино-сегуна, но ЭВ-212 знал, что это не решено окончательно — приготовили запасную жертву, одну из добровольно вызвавшихся умереть с госпожой служанок. Он понимал гораздо больше, чем думали хозяева; в данном случае он понимал, что тайсёгун ищет способа помиловать убийцу. Именно поэтому он велел Ману распоряжаться гражданской казнью — нельзя было доверить это дело живодерам из городской тюрьмы. Там на должности медтеха состоял человек, и человек этот плохо разбирался в своей работе. Он не выполнил бы задания, которое поручил тайсёгун: «он должен выглядеть как можно страшнее, но обойдитесь без внутренних повреждений и лишней боли. Когда все закончится, он должен быть в сознании».
Безмолвные орудия имели свои клички, как и орудия говорящие. Ламия была убийцей. Ее гибкое тело утяжеляла вплетенная проволока, и в руках умелого палача она не только оставляла рубцы, но и наполняла кровью легкие, разрывала печень и почки. Ее использовали, если видимое дело не позволяло вынести смертного приговора, а преступную жизнь властям хотелось оборвать. Свистун, напротив, был дешевым пижоном. Он имел два с половиной метра в длину и выглядел очень красиво, когда разворачивался в ударе, и очень громко шлепал по телу, что пользовалось огромным успехом у толпы, особенно когда речь шла о хорошенькой женщине. Чаще всего он и применялся для женщин, чью жизнь и красоту ценили. Или для тех преступников, кто подкупил тюремное начальство. Когда хотели причинить как можно больше боли, не оставляя следов — пользовались стрекалами, но это орудие — для частных наказаний, а не публичных. Правосудие же хотело, чтобы знакомство с ним не проходило бесследно, да и чернь, собирающаяся на казни в глайдер-порту, бывала разочарована, если не проливалась кровь.
Кровь… ЭВ-212 снял было со стены Волка. Эта тварь кусалась больно, но не смертельно. Последняя пядь каждого из трех хвостов сплетена была из шкуры «морского волка», бич срывал кожу и плоть небольшими кусками, но не убивал, если, конечно, время порки не было слишком долгим. Его использовали для приговоренных к позорной жизни: шрамы не поддавались никакой шлифовке, разве что полная пересадка могла помочь. Жертва Волка уже не могла спокойно развлекаться в общественных банях (кроме тех, что стали самыми настоящими притонами). Ман подумал и повесил Волка на место, а вместо него снял Гадюку — неплетеный полимерный хлыст в полтора метра длиной, жесткий у основания, а у конца тонкий как волос. Гадюка пела в воздухе и глубоко рассекала кожу, но не раздирала ее, как Волк. Шрамы можно было потом убрать шлифовкой. ЭВ-212 вынул из гнезда Гадюку. Распорядитель одобрил его выбор.
Так он и шел за тележкой с Гадюкой в руке. Он не слышал, что орет толпа, запрудившая верхние галереи и переходные мосты над улицей, но из той дряни, что летела в преступника (силовой щит убрали), кое-что перепадало и ему, и он в который раз удивлялся — отчего люди так любят проявлять те свойства, которых лишают гемов? Даже морлок не стал бы швыряться дрянью на расстоянии — они предпочитали выяснять отношения лицом к лицу.
В глайдер-порту народ забил все свободное пространство, как в день встречи дочери и наследницы цукино-сёгуна. Сейчас лучи прожекторов были направлены на устаревший и пустующий грузовой причал, который много лет служил эшафотом. Устаревшими лебедками иногда пользовались как виселицами, а иногда — как вот сейчас: к петле на конце троса прикрепили карабинчик и прощелкнули в него цепь от наручников, а силовые поля отключили и тележку отвели. Мальчик повис, чуть касаясь пальцами решетчатой платформы, и ЭВ-212 снял с него косодэ, разрезав по рукавам и бокам; и это было не первое сохэйское косодэ, которое он снял таким образом.
Лебедку еще подтянули вверх и развернули в сторону — теперь юный сохэй висел не над платформой, а над посадочной площадкой глайдера, лицом к толпе. Тело по инерции раскачивалось и поворачивалось, плечи и руки были напряжены, кулаки — сжаты. Глаза он закрыл — наверное, от стыда, но губы шевелились. Ман успел разобрать: «Радуйся, Мария…» и решил, что эта Мария, наверное, нехорошая женщина, если радуется таким вещам.
