* * *
Дик проснулся от того, что над ним ругались по-ханьски. Данг и какая-то женщина перебрасывались тугими, как витые кожаные бичи, фразами, причем женщина говорила холодно и резко, а Данг отвечал ей со всем юношеским пылом. Наконец, ссора закончилась, переборка захлопнулась и Данг развернулся к своему гостю.
— Я тут тебе нарыл кое-каких тряпок, — сказал он, бросая Дику пару широких, по здешней моде, штанов темно-зеленого цвета, черную тунику и просторный плащ с рукавами. — Так, барахло, из которого я вырос. Тебе нельзя ходить в гемском, да еще и бабском.
— Э-э-э… спасибо, — сказал Дик.
— Да не за что. Если бы это можно было продать, его бы давно продали.
— Данг, отвернись.
— Да что я, баба?
— Отвернись, прошу тебя.
Данг пожал плечами и отвернулся.
— Вы, имперцы, чокнутые. Как будто кому-то нужны ваши прелести, мама вечная земля…
Дик быстро переоделся и свернул постель. Данг бросил ему под ноги еще и ботинки.
— Примерь.
Ботинки оказались великоваты.
— Главное, что не малы, — сказал Данг немножко извиняющимся тоном. — На новые ты еще нескоро заработаешь.
— Спасибо, — сказал Дик.
— Жизнь дороже ботинок.
— Брось, они бы тебя не убили.
— Еще как убили бы. Мое счастье, что они хотели повеселиться, а не приложили меня второй раз вот этим, — Данг наклонился и отбросил вперед длинные волосы, заплетенные сотней косиц, показывая Дику здоровенную шишку на затылке.
— Ух, — удивился юный имперец. — А я думал, как они тебя так быстро завалили.
— Кийога, — поморщился, выпрямляясь, Данг. — Могли и котелок проломить.
— У вас что, дерутся до смерти?
— Черепа — до смерти. Со мной.
— А что ты им сделал?
— Убил на арене их бойца. Я не хотел. Я же не виноват, что у него переносица жиже мармелада.
— А-а, — только и смог сказать Дик.
— Ты не смотри на меня так, Йонои. Я по твоим глазам вчера видел, что и тебе доводилось убивать. Все, пошли. Это на кухню, это в мусорник.
Первое было сказано о пустой посуде, последнее — о старой одежде Дика.
— А кто была та женщина, с которой ты ссорился? — решился спросить юный имперец.
— Моя мать. Не перенимайся этим, Ран. Мы последний год все время ссоримся.
На кухне какая-то бледненькая хрупкая девушка резала бустер. Данг перебросился с ней несколькими словами на ханьском, она подошла к Дику и поцеловала его в щеку.
— Это вам за то, что вы спасли брата.
— Ван-Юнь, — представил ее Данг.
Дик покраснел.
— Да просто повезло мне.
— Нет везения, Йонои, — сказал Данг. — Есть судьба!
Ван-Юнь, как оказалось из дальнейшего разговора, была на самом деле не сестрой, а мачехой Данга, второй женой его отца. У нее уже был один ребенок, второго она носила сейчас, хотя на таком маленьком сроке ничего еще не было заметно.
— Эй! — сердито крикнул Данг, увидев на одной из досок вчерашние помидоры. — Ты что, в рагу их собралась? Не смей. Это тебе одной. Роди мне здорового брата, поняла?
— Я принимаю витамины, — тихо сказала Ван-Юнь.
— Витамины — чепуха, мертвечина. Ешь!
Так вот, кому Данг носил дорогие фрукты, понял Дик.
Перед ним стали смутно прорисовываться отношения в этой семье. Утомившись от властности своей прежней жены, Йенг Сионг взял вторую, она зачала ребенка… Между молодой мачехой и пасынком, почти ее ровесником, завязалась дружба (вряд ли что-то большее), и матрона ревновала теперь двоих — мужа и сына. Оба от такой обстановки сбежали — один в космопорт Лагаш, где он то ли искал работу, то ли делал вид, что ищет ее, а второй — в трущобы, «бегать с Сурками». А на хрупкую Ван-Юнь, которая, работая, ежеминутно пила имбирную настойку, свалилась вся неприязнь ее свекрови…
Дик не знал, насколько велика эта семья и хорошо ли она может защитить одного своего члена от другого, но понял, что нужно закончить помогать Ван-Юнь с нарезкой бустера — и смываться из этого дома-корабля.
Дангу, очевидно, хотелось того же, но он объяснил причину задержки: Ван-Юнь хочет пойти в глайдер-порт и сделать пожертвование, а в одиночку порядочная женщина выйти за ворота корабельного города не может. Дик так до самого конца и не понял, что речь идет о религиозном обряде — он не мог увязать глайдер-порт с какой-то религией, так как не успел прожить в пещерах Диса достаточно долго, чтобы увидеть, каким обыденным делом здесь являются уличные алтари, которые можно встретить где ни попадя.
Этот алтарь находился в таком месте, что у Дика сердце заколотилось — рядом со старой грузовой платформой, которая стала для него эшафотом.
— Я… пожалуй… вас здесь подожду, — сказал он, облизнув разом пересохшим языком губы. Приносить языческие жертвы на месте своей пытки — это было как-то уж слишком.
— Да ты чего, Йонои? — удивился Данг. — Брось, в том нет ничего плохого, чтобы подойти к алтарю и сделать пожертвование. Да и вроде как земляк он тебе.
— Какой земляк? — не понял Дик.
— Ты что не знаешь, что тут месяц назад стряслось?
— Ну-у-у… что?
— Да, тебя, видать, безвылазно в чулане держали… В день Великой Волны один пленный сохэй, такой же пацан, как мы с тобой, зарубил цукино-сёгуна. Он это сделал из любви к своей девушке, дочери цукино-сёгуна. Думал, что она фем и хотел ее спасти. Его казнили на Большой Арене, а перед этим — избили вот на этом самом месте. Тайсёгун хотел предложить ему помилование — но он отказался.
— А… кто поставил алтарь? — спросил Дик, еле шевеля одеревеневшим языком.
— Люди. Понимаешь… в нем была большая сила. Настоящая любовь — это очень большая сила, а он по-настоящему любил Эльзу Шнайдер, ведь он и помилование-то не принял только потому, что знал — она ему все равно не достанется, и государя Тейярре обругал по-черному, сказал, что он не лучше гема. Для всего этого нужна большая сила, и в нем было много силы духа, я же своими глазами видел, как он висел здесь и ни разу не вскрикнул…
— Правда? — отрешенно спросил Дик. Ощущение безумия всего происходящего нарастало, ему захотелось сесть, чтобы не свалиться.
— Клянусь матерью вечной землей. А если в ком-то большая сила духа, значит, он может поделиться этой силой. Он — ходатай перед вечным небом. Ты знаешь, его уже почитают почти как Бона. Гемы, капустные головы, и те его почитают, хотя и говорят чушь — будто он умер за них.
— За них… — пробормотал Дик и, взявшись за живот, сел прямо на пол.
— Вам плохо? — спросила Ван-Юнь.
