— Идите, — сказал Дик. — Я вас не держу.
— Сэнтио-сама! — выдохнул в ужасе Остин.
— Ну и хрен с тобой, — сказал Джориан, поворачиваясь и выходя из рубку. Дик стоял, сжав кулаки, пока не услышал, как взвыл лифт — а потом сел за консоль, ожидая запроса на расстыковку.
Запроса не последовало. Через десять минут вошел, сопя, Джориан. Он помолчал какое-то время, ожидая от Дика вопроса, но, так и не дождавшись, сказал:
— Тебя, дурака, жалко. И пацаненка с его мамой. А то бы не вернулся.
— Я прошу прощения, мастер Джориан, — сказал Дик. — Мне очень стыдно за себя.
— Проехали, — миролюбиво хлопнул его по плечу Джориан.
Когда этот эпизод через Остина дошел до Рэя, тот поймал Дика в душевой перед вахтой.
— Сэнтио-сама, не нравится мне все это, — сказал он. — Этот ваш корабль, этот Джориан… И главное знаете что мне не нравится? Та планета, которую нам описал лорд Гус и куда мы вроде как летим.
— А что с ней? — спросил Дик.
— А то, что описал он ее — а я себе в точности представил ту планету, где родился. Картаго. Там все так и есть: два солнышка на небе, и зимой они ходят вместе, а летом — врозь, и посреди лета бывает сущее пекло, а потом — холодная долгая зима и холодное лето, а потом — снова…
— Таких планет много, Рэй, — сказал Дик. — Сдвоенные звезды — это не редкость во Вселенной. А есть одна обитаемая планета даже в строенной системе — Алкмена. Понимаешь, если планета ходит по восьмерке с петлей, на ней никакого другого климата быть не может…
— Угу, — кивнул Рэй. — Ученому человеку виднее, сэнтио-сама. Ох, да что это с вами? Живот прихватило?
— Да, Рэй, — Дик слабо улыбнулся. — Пойду выпью лекарство.
На самом деле он знал, что от язвящего, неотступного отчаяния никакое лекарство не поможет. Даже молитва не помогала, и Дик совсем упал духом. За несколько часов до прыжка он постучался в каюту к леди Констанс.
— Кто там? — раздался голос из-за двери.
— Я, миледи.
— Входи, Дик. Мы так рады тебя видеть!
Дик немного виновато улыбнулся. Он давно — не помнил уже сколько — не заходил просто так, без повода.
Джек сидел прямо на столе и что-то рисовал. Леди Констанс читала, Бет за терминалом играла в какой-то фантазийный квест.
— Я хотел поговорить с Элисабет, — сказал Дик.
— Ну вот, — расстроился малыш. — А я думал, со мной. А у тебя все дела. Ты стал совсем как папа.
— Покажи Дику, что ты рисуешь, — сказала Бет.
— Не покажу, — малыш отключил планшет и для верности сел на него. — Это сюрприз.
— Он рисует мангу, — предательским голосом сказала Бет.
— Замолчи! — крикнул ее братишка.
— Знаешь, какую?
— Ма-амааа!
— Бет, не дразни его!
— Ладно, молчу. Это страшный секрет. Так что ты хотел?
— Будь завтра со мной.
— Что? Ты же собирался прыгать с Джорианом… — Бет удивленно посмотрела на мать.
— Леди Констанс, — Дик словно испрашивал разрешения. — Я хочу, чтобы завтра была инициирована и Бет. Это… на всякий случай. Если я буду один и если со мной в межпространстве что-то случится… Короче, лучше, если нас будет двое.
— Хорошо, — сказала Бет. — Только давай, знаешь, без этих разговоров: если со мно-ой… что-то случи-ится… Просто скажи, что я тебе нужна — и я буду.
— Да, — кивнул Дик. — Давай без разговоров. Ты… очень нужна мне.
* * *
В этом секторе пространства творилась ужасающая какофония; если бы Дик не держал свою партию так чисто и так сильно, она бы просто пропала. Чего ей стоило выйти в пространство второй раз — не знает никто и не узнает никогда. Покинув это полное грома и воя место между мирами, она долго еще дрожала как студень, как жирная задница, по которой как следует хлопнули. И если бы не хорошая злость на себя и свою трусость — может быть, она продолжала бы трусить и дальше. Потому что вне этого междумирья она видела того, на кого полностью полагается и того, кто несет сквозь ничто самых ее близких — и ей хотелось встряхнуть головой и проснуться: это был всего лишь нескладный подросток, ее ровесник. Там, среди разнотонных воплей, громов и звонов, издаваемых небесными силами, она слышала голос, воина и мага, эльфийского короля-заклинателя вроде тех, о которых писал Иоанн Оксонский. Словно сам Решан Аланор пел партию Нуаду. А потом она возвращалась в реальность — и видела просто Дика Суну, который говорит и пишет с ошибками, по которому можно изучать анатомию — и шпангоут, и рангоут на виду. И вот на ком все они держатся. Вот, на кого она должна полагаться, ныряя в темноту. Потому что там он, оказывается, — сид или один из тех самых нихонских богов, белый дракон-оборотень, здесь почему-то прикидывающийся закомплексованным мальчиком. Но даже для дракона там — слишком страшно, слишком громко и нечем дышать. А она — маленькая девочка, которая во время бешеного полета изо всех сил прижимается к драконовой спине. И не дай Бог ей во время полета вспомнить о том, кто он такой на самом деле. Потому что чары рухнут и она погибнет. Боже, Боже, как трудно было, ложась в кресло и надевая шлем, заставить себя поверить в то, что там снова произойдет чудо и мальчик сделается белым драконом! Будь он взрослым — было бы легче.
— Минутная готовность, — предупредил Дик.
— Есть, — сказал Рэй.
— «Медетаси сэйтё митимирэру Мария…»
— Сынок, ты всегда так делаешь? — спросил Джориан.
— Извините, мастер Джориан, всегда. «Радуйся, Мария…»
Медленное угасание красок и запахов…
«Благодати полная…»
Смерть света.
«Господь с Тобою…»
Уход звука.
«Благословенна ты между женами…»
Потеря чувства прикосновения кожи кресла к коже тела…
«И благословен плод лона твоего Иисус…»
Исчезновение тепла и холода.
«Святая Мария, Матерь Божья…»
Утрата ощущения веса.
«Молись за нас грешных, ныне и в час смерти нашей…»
Пилоты считаются сорвиголовами потому что много раз переходят от жизни к смерти и обратно. Чем в принципе будет отличаться уход в мир иной от этого углубления в молчание сознательного бесчувствия? Точно так же откажут глаза и уши, нервы и плоть… Останется на какое-то время голое сознание, терзаемое острой нехваткой привычных ощущений — а потом и оно погаснет — пилотам и к этому не привыкать: они умеют затихать, замолкать, замирать и погружаться все глубже, глубже в вязкую тишину «нигде и никогда» — до того момента, когда она взорвется звуками.
Это-то и было самым страшным — сначала это медленное само-исчезновение, а потом — неожиданный взрыв галлюцинаций, переход от смерти к жизни — упоительной и жуткой.
