Голос певца, чистый и глубокий, казалось, сгущался под высокими сводами зала, обволакивал, круша века, сметая расстояния, — и вот уже как наяву видел Денхольм обломок черной башни, пришедшей в мир со старинной гравюры: проклятой Башни чародея Ронимо…
Замок угрюмый давит тоской.
Кто в замке хоть ночь проведет,
Тот навсегда позабудет покой —
Так древняя песня поет.
Будь пеший, будь конный, слуга, господин,
Но на душу примет проклятье руин.
Выйдет из замка при свете луны
И жизнь на земле проклянет,
Ведь камни руин от крови темны —
Так древняя песня поет.
И тысячи подло убитых людей
Со стоном живому прикажут: «Убей!»
Только однажды пришел в замок маг, —
Одежды сверкали, как лед,
И понял, что в замке хозяином — враг, —
Так древняя песня поет.
Вполголоса странную сагу завел
И магию нитью серебряной вплел.
…И король оторопел: желая отблагодарить за жалкий кувшин дешевого вина, певец слагал балладу о его далеком предке, герое Войны Магии Денхольме I! О великом пращуре, обладавшем Заклинаниями Воздуха и Воды, победителе ожившей пустой злобы, схоронившейся в Вендейре, Зоне Пустоты…
И хлынули воды в руины с небес,
И гром расколол небосвод,
И призрачный замок, навеки исчез, —
Так древняя песня поет.
Ведь кровью пропитан был каждый брусок,
Дождь смыл эту кровь — и остался песок.
Так древняя песня поет…
Певец смолк, изможденно падая на заботливо подставленный кем-то табурет. Слабо звякнула выпущенная из пальцев лютня, но уже через миг Эй-Эй вскинул голову и лукаво поглядел на Денхольма:
— Понравилась песня, господин?
— Ну ты даешь! — выдохнул за короля ошалевший Санди. — Спой еще, а?
На шута менестрель взглянул с меньшим почтением:
— Кто-то мне потроха выпустить клялся? Или послышалось, люди?
— Ладно тебе ерепениться! — замахал руками хозяин. — Когда ты выпивку клянчишь, тебя даже я придушить готов! Пой, Эйви-Эйви! Смотри, сколько народу набилось!
Эйви-Эйви! Вот оно что! Перекати-поле, в переводе с холстейнского наречия! Король улыбнулся: достойное прозвище для бродяги. И сокращение достойное. А как еще окликнуть такого? Эй ты! Эй-Эй!
Певец меж тем сменил гнев на милость и снова взялся за лютню. Таких красивых мелодий, таких берущих за душу баллад король еще не слышал. Санди так и вовсе был убит: к чему слагать мотивчики и дрянные стишки, если есть в мире человек, способный на такое! Но потом сказка исчезла, и на смену ей пришло разочарование. Уставшего Эйви-Эйви наконец зазвали к чьему-то столу, и понеслась под потолок разудалая песенка, полная непристойностей. И дружный хор луженых глоток весело подтягивал припев.
— Эй! — крикнул кто-то, перемежая брань иканием. — С таким… талантом… ик… тебе бы при… дворе… ик… выступать, короля… забавлять! Мог бы… в золоте купаться! А ты… песни за кружку… пива, как шлюха, продаешь!
Денхольм взглянул на певца. Но хмельной Эйви-Эйви покачал головой:
— Я не сумею жить в клетке. Да и зачем во дворце ободранный воробей? Прислуживать королю? Дышать ему на забаву?! — расхохотался он и внезапно пропел: — Король наш добр, но он — слепец… увенчанный короной… ведь заслонил ему дворец… страдания Элроны!
Хозяин испуганно оглянулся на королевский столик, пытаясь остудить горячие головы. Менестрель затянул новую песню, еще похабнее, чем предыдущая. С печальными вздохами король и шут поднялись к себе наверх.
Они быстро легли и погасили свет. Проворочавшись под одеялом, король понял, что вряд ли сможет уснуть. В голове крутились обрывки баллад вперемешку с непристойными куплетами. Он думал о певце. О том, что кощунственно разменивать такой талант в трактирных попойках. О том, что и голос, и песни Эйви-Эйви просто созданы для высоких стрельчатых залов его дворца, но взять к себе бродягу означало смертельно обидеть Санди, не говоря уже о памяти покойного брата, короля-менестреля. Он думал о Ташью, о прекрасной и гордой Ташью, и представлял себе ее заплаканные глаза. А еще он думал о своей жизни, не слишком длинной и не слишком удачной.
С самого рождения он привык полагаться на старших. Сначала за него решал отец. Потом брат. В пятнадцать лет он остался один, поскольку мать скорбела по Йоркхельду и не проявляла особого интереса к судьбе младшего сына. Через пять лет на его неокрепшие плечи свалилась вся тяжесть власти, придавила, норовя сломать, растоптать, изувечить… Но Совет Мудрейших подхватил готовые обрушиться своды, удержал купол государственной мощи — и народ не пикнул, не посмели обнажить мечи соседи, присмирели разбойники, расплодившиеся в смутное время безвластия. А зеленый, несмышленый король вздохнул с облегчением, распрямляя истерзанную спину. Но когда окрепли крылья и затосковали по свободному полету, как старательно былые помощники подрезали маховые перья слетку, готовому вырваться из клетки! Как самозабвенно душили все идеи и начинания! И вот он почувствовал наконец великую силу, железные когти и клюв, готовый разорвать любого, вставшего на пути, он узнал себе цену и приготовился к рывку… И в результате мучается бессонницей в захудалой деревенской гостинице, пробираясь по-воровски, тайком, в собственный дворец. Было над чем подумать…
— Не спится, куманек? — насмешливо поинтересовался Санди. — Держу пари, ты размышляешь на те же невеселые материи, что и я.
— Вряд ли, — вздохнул король. — Но попробуй угадать, если хочешь.
— Опасно тебе возвращаться, вот что, — неожиданно выпалил шут. — Не сейчас, куманек, не сейчас. Переждать надо, пока суета утихнет.
— Выбирал себе скакуна, а попал пальцем в хромую кобылу, — рассмеялся Денхольм. — Но идея интересная. А кто, по-твоему, за меня страной управлять будет?
— И кто, скажи на милость, за меня утешит мою Ташку?! — прямо-таки сочась ехидным ядом, в тон ему протянул шут. — А ты не думал написать письмо? Или писать не умеешь?
Король подскочил на кровати. Письмо! Ведь он мог послать его еще из Стекка! Успокоить, все объяснить, помощи у друзей попросить в конце концов! Ох, коронованный тупица!
— Что, переварил? — издевательски поинтересовался Санди. — Не переживай, до меня тоже недавно доскакало. Возьми-ка ты бумагу, перо — все равно ведь не спится — и подробно опиши наши приключения. Ташке что хочешь строчи, но парням непременно прикажи разобраться во всей этой паутине. Кто за нами охотится. И за каким рожном им это надо.
— Я им в письменном виде всю полноту власти передам. Вплоть до моего возвращения, — оживился король. — Пусть организуют новый Совет. Братья Сайх, Зуй да Масхей. Справятся, никак вместе учились.
— Листен разорется!
— Пусть орет. Против Большой Печати не слишком повыступаешь, — торопливо писал послание Денхольм. — А я еще оттиск Перстня приложу. Так, готово. Теперь письмо для Ташью. — Он задумался лишь на миг, и вся его печаль, вся тоска и нежность ливнем хлынули на небеленый лист бумаги.
