И Санди уже не орал в восторженном упоении, что есть силы прижимая к себе лютню в серебристо-сером чехле и патриотичный фиолетовый посох; он ругался так, что Небесам становилось жарко слушать родословные своих Божественных Постояльцев.
А они неслись дальше, и не было времени оглянуться, чтобы проверить, все ли в порядке, цел ли проводник, не тряхануло ли молнией шута-богохульника…
А потом король не сумел отгрести к берегу, пропуская спокойный участок, входя боком в новую вереницу неразведанных порогов… И сильная рука душевнобольного воина в отставке выправила опасно кренящийся борт, суденышко черпнуло воды, зарылось носом с риском и дальше идти на глубину, но выплыло, стремительно проносясь мимо нависающих берегов…
Ближе к вечеру они выбрались наконец из опасного каньона, вознося молитвы всем Богам, которых могли припомнить. Нашли подходящее местечко для стоянки, насобирали по чахлому перелеску прошлогоднего отсыревшего валежника, с грехом пополам развели костер и только после этого позволили себе вздохнуть с облегчением и попинать Эйви-Эйви за то, что еще с утра вылакал остатки вина.
Проводник негодующе хмыкнул, вытряхивая из вывернутого наизнанку бурдюка сухие крупы, и обиженно взялся за готовку. До отвала наевшись сытной горячей каши, король и шут покаянно попросили прощения, вознося предусмотрительность Эй-Эя до Небес, еще краснеющих от стыда и возмущения.
Проводник осмотрел руки Денхольма, смазал каким-то вонючим средством, после которого не то что прикасаться к пище, дышать расхотелось, и они улеглись спать.
Во сне король видел скалы, буруны, плиты.
И отгребался, отгребался, отгребался…
Наутро проводник поднял их ни свет ни заря, стараясь максимально ускорить сборы.
У короля ныла каждая клеточка измученного организма, вставать не хотелось даже ради еды, а уж в реку его не загнала бы и вражеская армия, но отвязаться от зануды Эй-Эя оказалось непросто. Проклиная все на свете, Денхольм встал, мстительно растолкал Санди, помахал мечом, разминая скованные болью руки. С тихой ненавистью поглядел на весло, без всякого удовольствия затолкал в себя порцию каши, сдобренной салом. Подумал про себя, что давно бы убил сволочного проводника, если бы знал, как выбраться отсюда…
И с обреченной миной полез в лодку, чтобы повторить вчерашние подвиги. Санди с неразборчивой руганью ерзал сзади: на прошлых порогах он натер себе седалище и теперь негодовал и бранился, честя Эйви-Эйви на все корки.
— Готовы? — с обычными, нагловато-уверенными нотками в голосе спросил проводник.
И не дожидаясь ответа, столкнул лодку в реку.
Очередной порог вызвал у короля приступ неконтролируемого отвращения и наплевательской лени. Весло жгло истерзанные руки, холодная вода, слегка подкрашенная взошедшим солнцем и не до конца сброшенным одеялом тумана, заставляла морщиться и плеваться. Просто чудом пролетели они первый вираж почти без участия Денхольма.
Но когда вошли во второй порог, огибая мощный валун и борясь с прижимающим к камню течением, король взял себя в руки. Вернее, взял в руки весло, забыв о боли и раздражении. Азарт смертельной битвы снова коснулся его заспанного мозга, и холодные оплеухи Вальмана пробудили рассудок и внимание.
Борьба за выживание продолжалась!
Снова камни. Снова буруны. И грязноватая пена по скалистым берегам. Шум воды. Бешеная скорость. Восторг и ужас, слитые воедино.
Перекур позаимствованным у Эй-Эя табачком. Разведка вдоль берега. Каменные пирамидки, увенчанные еловыми ветками. Прыгающий по берегу шут, клацающий зубами на всю округу. Лодка, первый, самый отчаянный приступ страха. Струя воды, подхватившая рыскающий по волнам нос суденышка. Камни, водовороты, буруны.
Спокойная работа, достойная настоящих мужчин.
Одобрение в глазах проводника.
Разведка. Бой. Разведка. Бой…
И так до вечера с перерывом в два сухаря. Спокойных участков реки становилось все больше, все уменьшался перепад воды в порогах. Оглядываясь, король видел удаляющиеся вершины гор, оставляющие в сердце терпкий налет сожаления. На берега, растерявшие свою неприступность, все вернее надвигались леса, осторожно наползали болота. Они соскочили с очередного перепада в пол-уарда, и король не поверил своим глазам: перед ними расстилалась широкая лента спокойной и уверенной в себе реки, ярко-алая в свете заката.
— Ну вот, — подвел итог Эйви-Эйви, хрипящий сильнее обычного от долгого воздержания. — Завтра увидим Галь по правую руку. Ох и напьемся!
И тишина дрогнула, рассыпаясь клочьями. И раскололась вдребезги торжественность момента, словно оброненный нерадивыми слугами монумент славы и почета.
Король сплюнул, в который раз поражаясь и устав негодовать.
То, что для него было подвигом, романтикой пути, для Эй-Эя оказалось всего лишь возможностью срезать полотно дороги, доставить хозяина в обжитые места, заработав лишнее золото. Для Денхольма Галь стал вехой, узелком на его жизненной Нити, памяткой о том, что он смог, справился и с собственными страхами, и с бешеной водой. Для Эйви-Эйви — просто городком, где можно выклянчить стаканчик!
Но досады и брезгливости не было. Как ни прислушивался к себе король, не смог он найти иных чувств, кроме жалости и недоумения.
Зачем ходить по дорогам, если не получаешь от этого удовольствия?!
Проводник тем временем, нимало не терзаясь, отыскал подходящее местечко для ночлега и развел костер, предупредив об окружающих стоянку болотах. Они привычно развесили промокшую одежду на мечах и кинжалах, воткнутых в землю, браня и размазывая по телу оживившегося гнуса, пристроили неподалеку сохнуть лодку.
За ужином полный самых радужных надежд Эйви-Эйви терзал лютню, ухитряясь извлекать из благородного инструмента не слишком фальшивые звуки.
Неожиданно вспомнив слова веллиара, король пригляделся к инструменту внимательнее.
Вне всякого сомнения, это было творение великих эльфийских мастеров. Изящная серебристо-серая волна деки с охранными рунами по окоему, легкий корпус, изогнутый гриф. Тонкие струны, похожие на след, оставленный горящей стрелой в ночном небе. На инструменте, принадлежавшем бродяге и пьянице, не было ни царапины, ни одна трещинка не портила девственно-гладкий слой лака, хранящего от воды и ветра, словно неведомый мастер делал лютню на заказ, сберегая от долгих путешествий без надежды на достойный приют.
Хороша была лютня Эй-Эя, и Санди под боком Денхольма вздыхал с тихой и вполне понятной завистью. Как кощунственно было разбрасывать божественные звуки струн в трактирной суматохе! Каким святотатством была нарочито фальшивая игра страдающего похмельем попрошайки!
Эй-Эй тем временем, похоже, заметил нездоровый интерес к своему инструменту, поскольку скорчил самую кислую мину, на какую было способно его изуродованное лицо.
— Эльфийская она, эльфийская! — проворчал он, предупреждая очередной допрос. — И с эльфами я дружу, и мастер лютню специально для меня делал. Дальше что? Знали бы вы, господа, как это надоедает: подозрительные взгляды и дурацкие вопросы!
