Предостерегающий крик шута…
Но поздно!
Сердце уже сковал холод чужого отчаяния.
Жажда убийства… Желание немедленной смерти…
Оглушающая боль. Оглушающая Пустота…
Каменеющая душа…
Ожерелье само выскользнуло из обессилевших пальцев, слабо звякнуло по полу, поднимая ворох пыли, похожей на пепел. Кошмар закончился, наваждение повисло в воздухе и сгинуло.
— Давай подымайся, горе мое! — бубнил на ухо шут, дергая короля за рукав. — Вечно все руками потрогать надо! Правда, я сам такой, любознательный. Как в пылюке эту прелесть приметил — имя свое забыл! И через Тень пронесло, словно по кусочкам протащило! Не успел тебя предупредить…
— Санди, — хрипло сказал король, все еще сидя на полу, — пойдем отсюда, а? Продукты возьмем, ноги в руки и…
— И мне снова тебя на своем горбу нести? — возмутился шут. — Окрепни сначала, в тепле под крышей посиди, а то опять затрясет, как бесноватого!
— Пойдем отсюда! Руны там… — не он это говорил, кто-то чужой и бесстрастный сидел в нем, завывал, предупреждая об опасности.
А тело ныло и болело, давая понять, что полностью согласно с Санди, а душа жадно хваталась за возможность прикоснуться к чуду, и любопытство скакало впереди, на горячем холстейнском скакуне! И глаза закрылись сами собой, уводя в Царство Йоххи, очищая с подметок приставшую реальность…
Проснулся король на широкой кровати, укрытый теплой медвежьей шкурой. За окном правила балом ночь, в печи весело трещали сухие поленья, пахло похлебкой и табаком. Пыль провалилась в подземные глубины, запах свежевымытого пола приятно щекотал ноздри. Шут бродил по комнате с хозяйским видом, зажигая сальные свечи, посасывая трубку, разглядывая драгоценные безделицы. Иногда он брался за тряпку, подтирая одному ему видимую грязь, — на то он и лучник, чтобы углядеть пылинку за три уарда!
Король сладко потянулся… и понял, что проклятая лихорадка наконец отпустила.
— А пожрать в этом доме мне что-нибудь дадут? — весело спросил он.
Задумавшийся о чем-то своем шут подпрыгнул и оглядел Денхольма со всем недоверием, на какое была способна его душа, самая мнительная в целом свете.
— Не шутишь? — через некоторое время грозно вопросил он.
— Кто же шутит такими вещами? — возмутился король. — Еда — это святое!
— Что-то ты больно быстро поправился!
— Между прочим, сам сияешь, как начищенный чайник! Который, кстати, кипит так, что огонь заливает.
Санди бросился к печи, заплясал, обжигаясь кипятком.
— Странно здесь, — буркнул он, словно деньги в долг давал. — Убрался, вроде уютнее стало, тепло, свечи опять же… А нет-нет, да такое нахлынет, диву даешься, как сердце не разрывается!
— Говорил, надо уходить отсюда! — с затаенной гордостью прорицателя-недоучки, в кои веки накаркавшего беду, заявил король.
— Ага! И тут же спать завалился! — фыркнул шут. — А теперь поздно, братец, как говорило то разлюбезное болото. За окном такая темень, словно мироздание обрубили! Попробовал по нужде во двор выйти — проняло до судорог, испугался, что обратно дороги не найду! Вон в углу ведро поставил, гуда облегчайся, если приспичит.
— Какие ты, однако, страсти на ночь рассказываешь, — уважительно протянул Денхольм, натягивая штаны, не свои, сохнущие на печке, — неведомого хозяина, благо впору пришлись, хотя и длинноваты.
Они поужинали, выкурили по трубке отменного табачку, выкупались в бочке божественно теплой воды. Дорога научила их ценить простые радости бытия, к коим причислялись теперь и сытый желудок, и чистое тело, в прошлой жизни вещи настолько обыденные, что не представляли даже самого малого интереса.
Потом они долго лежали, укрывшись одной шкурой, и размышляли о смысле своего существования. Разговор перескакивал с одного на другое, пока не угас сам собой оплавленными свечами в изголовье.
Сон подкрался тихо и незаметно, опытным ловцом, бросающим сеть…
— Я ничего не в силах изменить, родич! — прилетел далекий и тихий голос Йоххи, упал, словно покрывало, на умиротворенное сознание…
Король ехал по чужой стране, мерно покачиваясь под чужими звездами на странном животном, которому не мог найти названия. Шелест песка под копытами горбатого зверя, слабое позвякивание в заветной сумке. Захотелось взглянуть еще разок, выгоняя из сознания прощальное пророчество всезнайки-дракона. Разве может не принести счастья ТАКАЯ красота?! Лучшее из всего, что было в драконьей сокровищнице! Лучшее из всего, что было сотворено в Мире Хейвьяра! Дивной красоты ожерелье лежало на его ладони, синие камни впитывали свет звезд…
Говорят, его творил Сам Кователь, заключив в камни слезы своей возлюбленной! Подарок, достойный прекраснейшей во Вселенной! Подарок, достойный жены…
Ибо был он тем, кого называли Великим Мечником Рорэдола, Хальдеймом, живой легендой Межгорного края.
Он поехал, он поехал на своем лихом коне
Не за подвигом и славой, за подарками жене…
Мотив легко трогал губы, лаская теплую улыбку — памятью о родине. Что только не придумают подыхающие от скуки рапсоды! Он еще в путь собирался, а у них уж готова была баллада, весьма героическая, надо сказать. Пришлось стараться, чтоб фантазеры не ударили в грязь лицом, хотя им и не снилось, как далеко можно забраться в поисках достойного подарка! Почти с края света возвращается, но уж вещь везет — заглядение!
Он поехал, он поехал…
Нагородили о нем чепухи порядочно! Ну, увидал он прекрасную Йолланд неподалеку от своего дома в лесу; ну, волка разорвал, что ею подкрепиться вознамерился. Разве думал он тогда о мече? о струне? Прихватил за талию покрепче, сдернул с груди ворот просторной рубахи, как поступал не единожды. А что, верный способ проверить, кто перед тобой: шлюха или честная баба! Солдатский способ… Она чистая оказалась, неклейменая, поддала коленом — добавки не потребовал. Испугалась, убежала… Вот тогда-то, пока корчился в лесу от боли в причинном месте, и родилась его любовь. Так прихватила, что свататься поехал. К ней, к дочери самого наместника Рорэдола!
Он поехал, он поехал…
Девушка при виде суженого — в крик: только не ему, отец, господин мой! Цыц, дура-девка, не причитай! Сватается жених, подарки привез — слюни только знай-утирай! Опять же гномы за ним — единой горою! Как откажешь? Тут политика тонкая, равновесие края нарушить можно!
Но отдать единственную дочь-красавицу нелюбимому? Зверю лесному на растерзание?! Уж такие женихи сватались, знатные рыцари! А этот? Слова сказать — и то не умеет!
Нашептали премудрому: устрой по обычаю состязание мечников! Многие воины на Йолланд глаз косят, подрежут гордыню выползню болотному!
Нашептали, накаркали. А ему что, пришел, обрубил соперникам все, до чего дотянуться успел, прежде чем оттащили… Все равно ведь с ним пошла, зря только тьму народу покалечили! Смех да и только!
