Идущего Между?!
Король слушал, тщетно борясь с подступающей дремой. Обрывки слов, осколки фраз с боем пробивались сквозь белесую пелену гаснущего сознания.
— Не сопротивляйтесь, господин, — где-то на задворках рассудка настиг его вкрадчивый шепот проводника, — Йоххи — он тоже лекарь неплохой. Забудьте обо всем, что я наговорил. Это неправда. Нельзя облечь в слова необъяснимое. Прочувствовать — можно, рассказать — нельзя. Слова искажают Истину призмой своей Пустоты… Спите…
Он спал. Он был очень послушным господином.
Отблески костра. Эхо разговора… Две тени за чертой огненного круга.
— Ну что? Теперь след стойкий? — царапина насмешки.
— Хороший след, — угрюмое согласие. — Гномьи дороги следы держат долго…
— Ешь…
— Куда идут?
— У гномьих дорог итог один — горы.
— Зачем им в горы?
— Ведут.
— Кто?
— Ешь. Не задавай глупых вопросов…
Было? Не было? Сон? Отголосок реальности? Игра воображения?
Разве теперь разберешь! Надо спать: сон дарит новые силы…
— Хей, куманек! Вставай завтракать!
Король открыл глаза и зажмурился.
Солнце сияло в ярко-синем небе. Солнце играло в жмурки с листвой, плодя по белому свету зайчиков, котят и прочих, совсем уж невиданных зверушек.
Каша доходила на углях, хлеб был нарезан, сало манило щедрыми ломтями…
Впервые за время болезни Денхольм ощутил зверский голод, с победным кличем выудил из мешка ложку и кинулся в бой…
— Сначала отвар! — прямым выпадом встал перед ним сварливый оклик.
Король оглянулся на проводника. Эйви-Эйви сидел в теньке, потягивал вино и скрипел карандашом, что-то старательно выводя в прикупленной в Гале книжице в кожаном переплете. Старик поднял голову, отрываясь на миг от своей тяжелой работы, и назидательно изрек, воздев к небу палец:
— Чтобы вкусить радостей, отведай сначала горести!
Денхольм остолбенел, выпучив глаза и силясь переварить услышанное.
— Не бери в голову, братец, — хихикнул шут, протягивая кружку с целебным зеленоватым настоем. — Наш шарлатан с утра такой. По-моему, он всю ночь с бурдюком обнимался! Так что это — вполне законный результат.
— Что он все пишет? — за время пути король наловчился глотать травяную отраву, почти не впуская в сознание вкус.
— А кто его знает! — махнул рукой Санди, выскребая из котелка кашу. — Говорит, мысли мудрые в голову лезут. Пугает, наверное!.. Эй! Ты к нам присоединишься? Или поделить твою порцию по-братски?
— По-братски, — важно кивнул нечесаной башкой проводник. — Но на три части! — и торжественно сменил карандаш на ложку.
Все утро прошло в мерном выбивании пыли из гномьей дороги.
Временами Эйви-Эйви срывался куда-то в сторону, возвращаясь на тропу в еще более всклокоченном виде, оставляя далеко позади прежние достижения в области издевательств над одеждой. Перемазанный землей, с сухими ветками в пегой шевелюре, он приносил коренья и травы, поясняя их назначение и способ употребления любознательному Санди. Он вообще в последнее время уделял шуту много внимания, слишком много, с точки зрения короля. Эти двое как будто отгородились от него стеной общей тайны. Стеной умения. Стеной мастерства. Спорили, бранились, нетерпеливо доказывая друг другу зубодробительные истины, но общались при этом свободно и легко.
Король пытался вспомнить, когда последний раз разговаривал по душам с Санди, — и не мог. Был лишь отголосок его исповеди у истоков Гали, перед первым порогом. Но и тот надрывный крик был криком одной души, одного страха.
А теперь и вовсе: хоть волком вой — не услышит!
Занят, подождите в приемной. Мир открываю!
Впервые в жизни король познал ревность. Ревность к другу. К другу друга.
Вон стоят у обочины, его поджидают. Вроде бы и он — с ними: окликают, совета просят. Но разве ждут ответа? Едкая фраза, взрыв смеха…
Денхольм долгое время был защитником одного и покорным слушателем другого, он свел вместе два полюса, построил мост над бурной рекой, связав берега… И что же?! Оказался не нужен! На языке горчило. Не от отвара, которым его, словно безмозглую скотину, пичкали теперь на пару. От обиды. От терпкого слова «забвение». От привкуса предательства…
В такие минуты он с особой тоской думал о брате. «Где ты, Йоркхельд?! Даже ты не приходишь во сне! Даже ты бросил своего Денхэ…»
Дорога шла прямо, не петляя, словно острый гномий топор поленился обходить естественные преграды и прорезал путь без особых затей. По обочинам стояли величественные деревья Вакку, их кроны сплетались над дорогой подобно аркам, и солнце с трудом пробивалось сквозь густую листву, бросая на брусчатку причудливые блики — игра светотени заманивала, притягивала, ворожила…
Шут и проводник, обогнавшие короля уардов на сорок, сбились с тропы, прервали увлекательную беседу, замерли столбами…
Заинтересованный и на всякий случай удвоивший бдительность Денхольм ускорил шаги, вылетел на поляну…
И задохнулся от восхищения.
Горы нависали над ним, подобно шпилям огромного дворца — такие близкие, что, казалось, протяни руку и дотронешься до ледяных макушек.
Горы… После Форпоста он не ждал увидеть большего великолепия, чем торжественность и величавость крутых утесов перевала Кайдана. А теперь вот стоял и смотрел. И сердце билось у самого горла. И колени норовили согнуться, сливаясь с землей…
Честь и слава Кователю, сотворившему эти бастионы! эти контрфорсы! эти башни и арки! эти пилоны, колоннады, латерны! Честь и слава! Слава вовеки! Хей!!!
Взгляд, восторженно блуждавший по вершинам, скользнул к подножию…
И новая порция священного трепета — волной мурашек по спине.
Потому что коснулась его небывалая синь, проникла в глаза, пропитала сердце. Озноб ударил и отпрянул, и снова стало возможным набрать полную грудь воздуха, такого же синего, как осколок неба под ногами.
Озеро. Дивной красоты, правильной формы слеза. Камень из ожерелья Проклятого Дома… Возрождающая синь надежды…
Чудное зеркало, не отражающее горных кряжей. Только легкая рябь морщинит стекло. Только чуть видимый пар колышется над смутной зыбью, словно ветер гонит облака…
Несколько отдышавшись, король дернулся от более прозаичного чувства, ощупывая заросший подбородок. Сочетание слов «зеркало» и «вода» вызвало вполне законные ассоциации. И не до конца отмытое от въедливой болотной слизи тело громогласно затребовало внимания.
С победным кличем, спугнувшим священную тишину, Денхольм устремился вниз по дороге, к озеру. И завис в полууарде от земной тверди, подобно нашкодившему щенку.
