Монах молчал и никак не реагировал на слова друга. В последний раз мысленно пробегал детали плана, казалось, безупречного, со всякими предусмотренными заранее случайностями вроде внезапного возвращения Алекса или Тамары. Для такого случая у подельщиков были приемник и передатчик, тот самый «уоки-токи», которым оснащены как полиция всех стран мира, так и преступники. Правда, детский вариант его, копеечный, довольно слабосильный, с радиусом действия метров в тридцать, привезенный Зажориком из Америки. При подаче сигнала тревоги Монах тотчас выскочит через окно в гостиной, которое, войдя в дом, предусмотрительно откроет. Пусть опера потом поломают голову, зачем было открывать окно, если преступники вошли через дверь. Неделю назад, пока Зажорик развлекал Тамару на кухне, Монах снял слепок с ключа от входной двери, который всегда лежал на тумбочке в прихожей. Он похлопал себя по нагрудному карману – лезвие на месте, тонкие кожаные перчатки в правом боковом кармане, фонарик – в левом. На шее болталась на веревке торба для добычи. Вязаная черная шапочка была натянута до бровей.
«Конечно, если начнется шмон, – раздумывал Монах, – их с Зажориком тоже потянут. А как же иначе, бывали в доме, никуда не денешься. Но у них железное алиби. Сразу после операции они вернутся на дачу к другу Ивану, где в сауне чуть ли не с утра по случаю дня рождения хозяина потеет теплая и сильно поддатая компания. Ребята в случае чего подтвердят, что Зажорик мотался за пивом, а Монах все время крутился на виду. Картины они спрячут на соседней даче, закрытой до весны. До лучших времен. А там посмотрим!»
По расчетам Монаха, лучшие времена наступят уже через неделю. Они заберут картины и отвезут одному клевому мужику, с которым он, Монах, уже договорился о встрече. Клевый мужик не сказал ни да, ни нет. Сказал уклончиво, что нужно смотреть… Но глаз зажегся, хоть он и делал вид, что не особенно заинтересован. Монах его понты мигом просек – всякий человек для него как прозрачное стекло. «Надо посмотреть», – говорит, а у самого пальцы дрожат: а вдруг джекпот! И даже не заикнулся: откуда, мол, ребята, картинки? Знает откуда, ворюга! Да если бы не подлые обстоятельства, разве они пошли бы на такое, думал Монах. Ни за что в жизни! Никогда! Ладно, это лирика… Главное, мосты наведены. Настоящее дело развернется, когда он принесет картины. А в оставшуюся неделю он сходит в библиотеку, полистает альбомы, может, раскопает чего… Картины он, можно сказать, знает наизусть. Насмотрелся.
Последние четыре дня подельщики репетировали операцию и хронометрировали все ее этапы. До крыльца по дорожке минута-полторы, на дверь – две минуты, вверх по лестнице – тоже две. Вырезание из рамы лезвием одной картины – около двух минут. Тренируясь, Монах повырезал из рам все картины в доме Зажорика. Анжелика долго удивлялась зачем, но без крика, по-хорошему. Золотой характер! Три картины можно вырезать за шесть минут. Плюс-минус две-три минуты на всякий случай. Обратный путь – пять минут, а то и меньше. На круг получалось около двадцати минут.
– С богом! – сказал Зажорик, взглянув на часы. – Восемь пятнадцать. Давай, Олежка! Ни пуха ни пера!
– К черту! – ответил по ритуалу Монах.
Легко выскочил из машины и бодро зашагал к дому, натягивая на ходу перчатки. «Хорошо хоть снег расчистили, – подумал, – следов не останется».
Поднявшись на крыльцо, Монах оглянулся. Вокруг было тихо и безлюдно. Он вставил ключ в замочную скважину, легко повернул. Зажорик действительно был мастер на все руки – дверь открылась как по маслу. Спрятал ключ в карман. Отворил дверь, проскользнул в прихожую. Снова прислушался. Дом и вещи жили своей неторопливой и несуетной, в отличие от людей, жизнью. Монах открыл окно в гостиной, вдохнул полной грудью холодный воздух, как перед прыжком в воду, и стал не спеша подниматься по лестнице, останавливаясь после каждого шага. Луч электрического фонарика плясал на ступеньках. Лестница поскрипывала под его внушительным весом. Под дверью в спальню он снова остановился. Погасил фонарик. Постоял, привыкая к темноте.
Хоть Монах и был способен на многое, грабить квартиры ему еще не приходилось. Красть по мелочам – копченое мясо там или канистру бензина, однажды – оленью шкуру по необходимости, чтобы не пропасть на морозе, – приходилось. А вот так залезть в дом, подделав ключи, и украсть ценные вещи – не приходилось. Чувство, похожее на раскаяние, шевельнулось в его груди.
– Ничего, – успокоил он себя, – они люди богатые, наживут еще. А нам с Жориком деваться некуда. Ему еще и детей поднимать. Картины эти нам нужнее, чем Юлии.
Усыпив подобным образом голос совести, Монах вошел в спальню. Здесь было светлее, чем на лестнице. Слабо светилось окно в заснеженный сад. Лапик спрыгнул с кровати и подбежал поздороваться. Монах потрепал его по холке, и песик радостно фыркнул в ответ.
– Тише, тише, – шептал Монах. – Хорошая собачка, тише, свои…
Он бесшумно подошел к изголовью кровати и застыл, прислушиваясь к слабому дыханию Юлии.
– Спать, – прошептал он, наклоняясь к ее лицу, – спать, спать, спать…
Сопровождаемый радующимся песиком, Монах подошел к картинам. Взял фонарик в рот, достал из кармана лезвие. Аккуратно и неторопливо провел лезвием по верху картины, еще раз с сожалением подумав о рамах. Они останутся на стене, зияя пустотой. Он представил себе три пустые рамы, висящие на стене…
Монах так увлекся, что едва не пропустил легкий скрип открываемой двери. Он поспешно выплюнул фонарик в ладонь, нажал кнопку и присел на корточки. Тишина стояла такая, что звенело в ушах. Шестым чувством Монах различал мелкие шорохи присутствия постороннего. Звяканье стекла вдруг раздалось совсем рядом. Человек не зажигал света.
«Ни фига себе! – подумал Монах. – А этому что надо? Тоже картины? Или фамильные драгоценности?»
Он дорого бы дал, чтобы рассмотреть пришельца, но боялся обнаружить себя. Человек возился у кровати. Монах слышал, как он выдвигает ящик тумбочки.
«Ну, я тебя сейчас! – подумал он. – Ворюга! А псина тоже хороша – хоть бы голос подала!»
Недолго думая он громко кашлянул. Человек издал странный полузадушенный звук, а Юлия вдруг произнесла слабым голосом: «Кто здесь?» Было слышно, как она пыталась нашарить рукой выключатель торшера. Неизвестный у тумбочки неловко повернулся и обратился в бегство. Вдребезги разлетелся упавший на пол стакан или чашка… Быстрые торопливые шаги вниз по лестнице, хлопанье входной двери, легкий сквознячок, метнувшийся по дому, – и все стихло.
«Пора, однако, двигать!» – сказал себе Монах.
– Алекс! – позвала Юлия испуганно. – Алекс!
Монах поднял с пола последний холст, скрутил и запихнул в торбу на груди, стараясь не шуметь. Каждой клеткой тела он ожидал, что сейчас вспыхнет свет. Затянув торбу веревкой, он на четвереньках пополз к двери. Прихватил по пути с пола слабо блестевший осколок стекла. Отворил дверь и, не заботясь больше о конспирации, потопал вниз. Вылетел на крыльцо, промчался по мокрой дорожке, как небольшой слон, разбрызгивая талый снег, и ввалился в машину. «По газам!» – приказал. «Бьюик» Зажорика рванул с места в карьер. Он чуть не сошел с ума от страха, готов был бежать следом за другом и сейчас испытывал чувство, похожее на эйфорию.
