* * *
…Юлию разбудил звон разбившегося стекла. Она медленно выныривала из серого тягучего сна. Побеспокоивший ее звук больше не повторился, лишь шуршали жестью крахмальных крыльев знакомые жуки. Непобедимая армада непобедимых целеустремленных жуков внутри стен. Лапик возбужденно тявкнул. Юлия привычно протянула руку, но песика рядом не оказалось. Когда глаза ее привыкли к темноте, она увидела черного человека. Он наклонился над ней и прошептал:
– Тише!
Потом человек исчез, только холодный ветерок пробежал по ее лицу.
– Кто здесь? – прошептала Юлия.
Страх окончательно выдернул ее из сна. Она, замерев, прислушивалась до звона в ушах, но ничего не было слышно. Только жуки текли внутри стен, наползая друг на друга.
– Кто здесь? – повторила Юлия.
Протянув руку, она не сразу нащупала толстый шелковый шнур торшера. Потянула, и брызнуло неярким розовым светом. Никого. Дверь на лестницу была приоткрыта – за дверью зияла черная пустота. Она почувствовала, как что-то неуловимо изменилось вокруг. Стены, казалось, раздвинулись и, потеряв объемность, стали плоскими. Вдруг Юлия поняла, что исчезли картины – массивные старинные рамы ограничивали теперь лишь белые прямоугольники стены, а изображения – луг, река, осенняя роща – исчезли. Исчезновение картин казалось непостижимым. Юлия закрыла глаза. Через минуту снова открыла. Картин по-прежнему не было. Она вдруг подумала, что черная дыра на лестнице, как омут, втянула картины. Не отрывая глаз от дыры, чувствуя, как затягивает и ее, Юлию, она поднялась с постели. Лапик тихонько взлаял.
– Сейчас, сейчас… – бормотала Юлия, нашаривая ногами тапочки, и вдруг вскрикнула от резкой боли, наступив на стекло… держась за стену, поковыляла в ванную комнату. Уселась на край ванны. Увидела кровь на ослепительно-белом кафельном полу. Намочила полотенце, прижала к ранке. Выдвинула ящик туалетного столика, достала пластырь. Движения Юлии стали осмысленными, как у долго и безнадежно больного человека, у которого вдруг появилась цель.
«Я уйду, – думала Юлия. – Я сейчас же уйду… насовсем… быстрее!»
Желание бежать из дома, попытаться спастись, броситься куда глаза глядят под зимними ночными звездами охватило Юлию. И какие-то воспоминания о быстро несущихся санях зароились, она услышала скрип полозьев, чей-то смех, молодой и звонкий в морозном воздухе; яркие звезды опустились совсем низко, и затанцевал в свете синеватых фонарей невесомый снег… Запах холодного воздуха, ожидание чуда…
«Скоро Новый год, – подумала вдруг Юлия, – елка, игрушки…»
…Она не помнила, как добралась до гостиной. Присела на тахту, перевела дух. В гостиной было холодно из-за открытого окна. Белесый свет проникал с улицы. Юлия с любопытством огляделась, не узнавая окружающие предметы в этом белесом свете. Ей пришло в голову, что она не была здесь… очень долго! Разве стол был здесь? Его переставили. Горку с тускло мерцающим хрусталем… тоже переставили… Зачем? И ковер другой, кажется. Вдруг ей пришло в голову, что это не ее дом… Пока она болела, ее привезли сюда… зачем-то… заперли… и теперь никто не знает, где она… и никто никогда ее не найдет… Дом пустой… Склеп, а не дом… Чужой холодный дом…
Она поднялась с тахты, вскрикнув от боли в порезанной ноге, побрела в прихожую. Лапик бежал впереди. В прихожей Юлия остановилась перед длинным шкафом, соображая, как он открывается. Забыла. Руки сами вспомнили – если нажать вот здесь, панель скользнет в сторону… Юлия даже засмеялась от облегчения и стала вытаскивать из шкафа и ронять на пол чьи-то пальто, куртки, шарфы…
Задыхаясь от слабости, она натянула шубу, обмотала голову шарфом. Входная дверь распахнулась сразу. Кажется, она не была заперта.
«Черный человек, – вспомнила Юлия. – Это он, наверное, открыл дверь…»
Еще минут через пять женщина и собака выбрались на дорогу и медленно пошли в сторону шоссе. Снег все падал и падал. Снежинки щекотали лицо, и Юлия смахивала их рукой. Дорога была скользкой, идти было трудно. Лапик умчался далеко вперед. Снег превратился в сплошную подвижную пелену. Юлии показалось, что ей нечем дышать. Болела нога. Холод заползал под шубу, и вскоре Юлию затрясло. Она оглянулась на дом – дома не было. Со всех сторон ее окружали холодные и враждебные снежные стены. Юлия медленно опустилась на дорогу. Села, обхватив колени руками, уткнулась в них лицом…
Голубая «Тойота» свернула с шоссе на дорогу, ведущую к частным домам. Фары упирались в снежную стену и помогали мало. Машина едва ползла, к счастью, иначе бы Тамара не заметила снеговой холм прямо посередине дороги. Она выскочила из машины, озадаченная. В свете фар увидела лежащего человека, над которым намело сугроб. Приговаривая: «О, господи, да что же это…» – она раскопала Юлию, затащила ее в машину и уложила на заднее сиденье.
Повернула тумблер отопления до отказа. По недолгом раздумье развернула машину и поехала обратно в сторону города.
…Марат бездумно шагал по улице. Вернее, не шагал, а едва тащился. Последнее время у него вошло в привычку после работы идти в бар на Славянской, выпивать две-три рюмки водки и сидеть, тупо рассматривая публику. Домой идти не хотелось. Он испытывал ни с чем не сравнимую ненависть к жене и старался свести до минимума общение с ней. Они не разговаривали с того самого дня, когда Алекс стал главой фирмы. Нет, кажется, еще раньше. Когда он, Марик, пришел к Юлии утром… собирался все рассказать, повиниться… Ему, как честному человеку, приходится очень тяжело. Вокруг волки с волчьей моралью и нравами… Он старался изо всех сил, но они оказались ему не по зубам…
– Вот, Юлюшка, – собирался он сказать, – прости меня ради Евгения Антоновича… Я все исправлю… вот увидишь…
Но не посмел. Мялся, мялся, да так ничего и не сказал. Жена знала о его визите к Юлии, догадалась, зараза. Хитрая, как змея. Подсуетилась и все ей выложила сама. С соответствующими комментариями. Можно себе представить! Марик иногда ловит на себе взгляд Ирки… и ежится от ненависти, которую в нем читает. И в свою очередь с трудом отводит от нее взгляд, полный такой же ненависти. А что же дальше? Он ловит себя на желании сомкнуть пальцы на тощей Иркиной шее и держать до тех пор, пока она не обвиснет тяжелым кулем. Ему страшно, так как он понимает, что добром дело не кончится.
Он исподтишка наблюдает, как она ест – хрустит парниковым огурцом, говорит по телефону, пялится с кривой ухмылкой на экран, где разворачивается пряное латинское зрелище. Его поражает, что Ирка с ее жестким и неуступчивым норовом смотрит эти слащавые фильмы с конфетными героями. И не только смотрит – сопереживает, иногда со слезами на глазах. Его раздражает брошенная где попало одежда жены. Ирка не работает, но домом заниматься не хочет. К ним ходит два раза в неделю женщина – убирает и готовит.
Ирка много ест. Глотает куски как удав, не разжевывая. Болтает с набитым ртом. Расхаживает по квартире в косметических масках из какой-то дряни, роняя ошметки на ковер. Отвратительно одета. Выливает на себя ведрами мерзкие вонючие духи. Груба, как биндюжник. Ругается матом. Храпит…
