Озадачило меня и появление молодого мужа в нетрезвом виде. Я, дуреха этакая, решила было, что он прикалывается — шатается, цепляется за стены, делает вид, что вот-вот свалится, смешно коверкает слова. Но когда он действительно упал и ударился об угол стола, разбив в кровь лицо, и выругался матом, я испугалась. Потом его стошнило прямо на пол. Эти сцены стали повторяться чаще и чаще. Я не знала, как ему помочь, и чувствовала себя виноватой. Эрик, проспавшись, просил прощения, каялся, целовал руки. А мне было страшно — я стала его бояться. Я была полна тоски и безысходности, я чувствовала себя пойманным животным. Любовь прошла без следа. Можно было, конечно, поделиться с мамой, но я стеснялась. Мама ведь предупреждала… И тогда я отправилась к Галке.
— Сейчас все пьют, — хладнокровно сказала Галка, выслушав мои сбивчивые жалобы. — Ну и что?
— Я его, наверное, не люблю больше…
— А раньше любила?
— Любила, кажется.
— Он что, бьет тебя?
— Бьет? Ну что ты, нет, конечно!
— Любовь, Катюха, штука нелепая и странная, — задумчиво сказала Галка. — Возьми моего Веника… Да я иногда готова прибить его! А потом оклемаюсь, успокоюсь, посмеюсь… Одно я знаю твердо: он самый родной и любимый.
— У меня не проходит, я ненавижу его, ненавижу и боюсь! — Я испуганно замолчала. Но слово вылетело, и словно шлюзы раскрылись. — Я не могу его видеть, мне противен его запах, голос, я никогда не забуду, как я убирала за ним, когда его стошнило. Я не могу больше! Не могу! — Я заикалась и всхлипывала, припадая к Галкиной груди, и она сказала:
— Так разводись к чертовой матери, зачем так мучиться! Детей у вас нет.
— Как это — разводись? — Я перестала плакать, заглянула ей в лицо.
— Обыкновенно. Бери шмотки и к мамочке.
— Мама еще ничего не знает.
— Так скажи ей!
— Даже не знаю…
— А мой Веник загулял, — буднично, как о чем-то, не стоящем внимания, сказала Галка.
— Как загулял?
— Элементарно. Встретил одноклассницу, старую любовь, и совсем с ума сошел. Приходит поздно. Дневник пишет. Я заглянула, а там стихи про любовь.
Опять стихи. Всюду стихи…
— И что теперь?
— А ничего. Пусть идет. Держать не буду.
— Как же ты с тремя?
— С четырьмя! — Галка похлопала себя по животу. — Не пропадем.
Я возвращалась домой, полная надежд на скорые перемены к лучшему. Во-первых, все пьют, а во-вторых, можно и развестись. Сейчас все разводятся. Главное, не падать духом! Как Галка.
Перемены произошли раньше, чем я планировала. В один прекрасный день, или, вернее, вечер, к нам на огонек зашла мама. Момент был выбран явно неудачно. Эрик лежал поперек кровати одетый, молодецки храпя, а я сидела перед ним на краю стула. Мама почему-то не удивилась, только спросила:
— У вас что, гости были?
Я помотала головой.
— А почему твой муж пьян?
Я пожала плечами.
— Он что, пьет? — Как врач, мама привыкла задавать прямые вопросы и желала получать на них прямые ответы.
— Не знаю. — Я не знала, куда девать глаза от стыда.
К чести мамы, она не сказала: «Я же говорила!» Мама была выше подобных бабских привычек. Сильные не бьют лежачих.
— И что ты думаешь делать?
— Не знаю… — Я заплакала.
— Собирайся!
Это был приказ.
Поспешно, чувствуя себя предательницей и испытывая в то же время облегчение, я собрала пожитки, и мы ушли. Позже я сообразила, что без Галки тут не обошлось.
Такова была история моего замужества. Мы развелись без шума и пыли. Эрик просил прощения за свои дурные привычки, целовал мне руки, говорил, что понимает, что «с такой животной скотиной», как он, Эрик, ни одна нормальная женщина не уживется. Приготовившись к долгим выяснениям отношений, я была даже разочарована легкостью, с какой мой муж согласился на развод. Как будто обрадовался.
— Вот видишь, — сказала Галка, — а ты боялась!
Светлана Даниловна всплакнула, когда я зашла попрощаться, и усадила пить чай со своим знаменитым ореховым тортом. Все повторяла:
— Ну, как же вы так, детки? Может, не надо было спешить?
Мама, как всегда, была деловита:
— Ничего, Катюша, ни о чем не жалей. Я с самого начала не верила в ваш брак. Учись, получай диплом. Главное — быть независимой и твердо стоять на ногах. Все у тебя еще будет.
«Быть независимой и твердо стоять на ногах!» — жизненное кредо моей мамы. В ее шкале ценностей главное — работа и долг. И меня, своего ребенка, она воспитала в таком же духе.
А Эрик продолжал пить и сочинять стихи. Несколько раз его произведения печатала городская газета. А совсем недавно в подземном переходе мне на глаза попалась тоненькая книжечка лирики некоего Э. Неудачника. Я купила ее. Много лет назад Эрик говорил, что если он когда-нибудь «выйдет в люди», то возьмет себе псевдоним Неудачник. Видимо, он вышел в люди. Я узнала его стихи. Я помнила их со времени нашего короткого супружества. Где-то среди моих студенческих конспектов хранится тетрадь со стихами Эрика, переписанными моим старательным детским почерком.
Уже дома я прочитала в предисловии, что «этот, несомненно, талантливый и необычный поэт неоправданно рано ушел из жизни… Ему не было еще и тридцати».
Бедный Эрик! Мир праху твоему…
* * *
— Галь, а Павлик дома?
— Ты имеешь в виду, ночевал ли мой сын дома? Понятия не имею. А что?
— Остальные детишки, надеюсь, ночуют дома? — не удержалась я.
— А как насчет меня? Тебя не интересует, где ночую я? — произнесла Галка томным голосом записной кокетки, и мы расхохотались.
— Ты уже совершеннолетняя. Про тебя неинтересно.
— А мне про тебя интересно. И, если ты мне скажешь, что не ночуешь дома хоть раз в неделю, ты меня очень обрадуешь.
— Увы.
— Смотри, Катюха, досидишься! Ну, а Павлик при чем?
— Дело есть!
— А конкретнее?
— Мне нужно что-то вроде слайдоскопа, посмотреть одну пленку. Есть?
— Где-то был. Приходи, поищем. А дети, к твоему сведению, сейчас DVD смотрят. Слайдоскоп — позавчерашний день. Приходи.
— Сейчас мне нужно на работу хоть на часок, а то меня точно выгонят за прогулы.
— Хоть на часок? Как это? У тебя, никак, личная жизнь прорезалась? А в лавке кто?
— Не прорезалась. Просто… ну, одним словом, другие дела появились. А в лавке по полдня сидит пенсионер Гавриленко.
