Томас чуть кивнул и заверил хозяина, что он ни в коем случае не хотел проявлять излишнее любопытство. И он надеется, что не проявил неучтивости.
Хозяин рассмеялся и уверил Томаса, что ничего такого не было.
Мария принесла добавки и разлила напитки – плотнику пиво, а остальным – вино.
Я принялся намазывать хлеб маслом, когда, наклонившись ко мне, нищенка спросила:
– Из какого места в Норвегии ты приехал?
От растерянности я чуть было не выронил нож, а перед глазами у меня вдруг ясно, словно при вспышке молнии, промелькнули виды родного края. Нищенка говорила со мной по-норвежски – в этом сомнений не оставалось.
– Я из Хорттена, – выпалил я, не задумываясь. Я никак не мог прийти в себя от удивления, что эта экзотическая женщина заговорила вдруг на моем родном языке.
– А где находится Хорттен? Возле озера Суэнванне? – поинтересовалась она.
Я схватил стакан и жадно хлебнул вина в надежде, что в голове от этого прояснится. Значит, она приехала не с этих далеких континентов – Африки или Америки. Она из Норвегии! Судя по диалекту, она из мест, расположенных намного севернее моего родного хутора, – она выговаривала слова отрывисто и словно печально, четко произнося звук “к”.
Я отставил бокал и сконфуженно рассмеялся:
– Хорттен – это обычный хутор возле фьорда, к югу от Суэна. На западном берегу фьорда. Переплываешь его – и ты в Хорттене. У нас там переправочная станция, а хозяин хутора – вроде проводника. Помогает королевским людям найти дорогу. Хорттен расположен недалеко от Тонсберга. – Я перешел на норвежский. Отбросив скромность, скажу, что за несколько месяцев, проведенных в Дании, я весьма неплохо выучил датский и с той самой минуты, как в августе сошел на причал в Копенгагене, ни словом не обмолвился по-норвежски. Поэтому вновь заговорить на родном наречии было несказанно приятно. Мы немного поговорили о Норвегии. Родилась она где-то далеко на севере, в землях, которые называла саамскими. Она была саамкой и сказала, что это не то же самое, что норвежцы.
– У нас и язык особый, – пояснила она.
Хозяйка уходила на кухню помочь Марии с готовкой, а вернувшись, вероятно, подумала, что мы несем какую-то тарабарщину, и потому удивленно воззрилась на нас.
– Как тебя звать? – вмешалась она, обратившись к нищенке.
По-моему, хозяйка сочла невежливым, что мы говорим на непонятном ей языке. А нищенка улыбнулась и проговорила:
– Dan ija biekkai nu ahte varri sirdasuvai.
Увидев наши изумленные физиономии, она разъяснила, что ее имя переводится на датский как “ночь, когда буря сдвигает горы”, но ее можно называть Биеггат или Бигги, что означает “буря”. Я тоже перешел на датский и спросил, почему у нее такое странное имя.
– В ночь, когда я родилась, мой дед был на улице. Он сказал, что никогда на его памяти не было бури сильнее. Дед уверял, что за ту ночь гору, что стояла неподалеку от нашего дома, снесло на несколько футов в сторону. Он говорил, что это духи послали бурю мне навстречу, чтобы… – Она вдруг умолкла, заметив, что все вокруг прислушиваются к ее рассказу.
– Какие духи? – спросил с другого конца стола трактирщик, подозрительно глядя на нищенку.
Но она лишь прикусила губу и покачала головой, не желая продолжать рассказ. Тогда Томас вспомнил вдруг забавную историю, случившуюся во времена его студенчества, и все вновь отвернулись от саамки.
Вокруг стола опять пустили блюдо с мясом и миску с соусом, гости набросились на еду, да так, что я испугался – вдруг мне ничего не достанется. Мое беспокойство, очевидно, не укрылось от глаз хозяйки, и она заметила, что на кухне еще много еды. Все – кроме одного – ели так, будто этот ужин был последним в их жизни, и до небес превозносили поваров. Тот единственный, кто не ел, сидел возле меня и беспокойно ковырял вилкой в тарелке. Мне подумалось, что крупное тело Альберта нуждается в пище больше других, учитывая, как он трудится. Но он едва ли поднес к пересохшим губам пару жалких кусочков.
Томас тоже заметил, что Альберт не ест, наклонился к нему и тихо, так, чтобы никто кроме меня не услышал, спросил:
– Pourquoi vous ne mangezpas?
[12]
Вздрогнув, Альберт поднял голову и настороженно уставился на Томаса. Альберт то открывал рот, то закрывал, словно рыба, выброшенная на берег. И звуков он издавал столько же, сколько услышишь от рыбы. Затем он медленно поднялся и, пробурчав себе под нос нечто похожее на извинение, резко отодвинул стул и исчез за дверью, прежде чем кто-либо успел проронить хоть слово.
– Что с ним такое творится?.. Не понимаю… – удивленно, скорее для себя, проговорила хозяйка.
– Он всегда был неразговорчивым, но в последние дни из него вообще слова не вытянуть, даже на вопросы и просьбы не откликается… – Расстроенный хозяин покачал головой.
– Он долго у вас проработал? – спросил Томас.
Хозяин задумался.
– Летом будет двенадцать лет… Похоже, что так. Начал совсем мальчишкой, но так ловко управлялся с лошадьми, что сами мы и думать о них забыли. И в руках у него все спорится, он может что угодно смастерить. Когда хочет, то работает за двоих.
Краем глаза я заметил, как хозяйка кивнула.
– Конюха и работника лучше него не найти, – продолжал хозяин, а затем, наверное, почувствовал неловкость и добавил: – А уж когда Мария начала помогать нам на кухне, то зажили мы так, что прекраснее и не придумаешь.
Я быстро взглянул на хозяйку – та поджала губы и неодобрительно смотрела на супруга.
“Интересно, – подумал я, – почему она так не любит Марию?”
Беседа умолкла, и гости принялись за еду с удвоенным усердием, пока тишину не нарушил голос Томаса:
– Этот граф д’Анжели – каков он был?
Никто не ответил, тогда Томас перевел взгляд на плотника и спросил:
– Каким вам показался граф?
За ужином плотник, который вообще не отличался болтливостью, интересовался лишь пивом и едой. Похоже, он был под впечатлением от спора о ведьмах, а возможно, и от других разговоров… Он с тревогой посматривал по сторонам, и взгляд его несколько раз остановился на нищенке. Бигги – так я впредь буду ее называть.
– Ну… он… – проговорил плотник и запнулся. Затем отхлебнул пива и попытался начать заново. – Ну… он же был навроде как граф. И нос задирал. Заносился перед нами. И на язык был несдержанный – совсем Марию и ведьму извел.
– Значит, они жаловались и просили его вести себя пристойно?
– Их и спросите, – ответил плотник и умолк.
Томас вопросительно посмотрел на Марию. Она отвела взгляд и уставилась на стол.
– Хм… Граф мог и нагрубить. Но порой бывал и любезным. Рассказывал про Солнечного кайзера и его свиту. Про то, какие там прекрасные дамы, про платья и прически.
