– Нет, – я успел обдумать ответ, – Альберт же не сразу услышал звонок, значит, куда-то выходил. А за это время кто-то мог пробраться в конюшню. Он прятался там, пока Альберт открывал ворота, и затем выскользнул из конюшни и вернулся в трактир. Шел такой снежище, что мы и роту солдат не разглядели бы.
Я так рьяно защищал и выгораживал Альберта, что сам удивился. А ведь прежде считал его наиболее подходящим кандидатом на роль хладнокровного убийцы. Во всяком случае, пока не подслушал исповедь плотника вчерашним вечером.
“Ложь”, – прозвучало вдруг у меня в голове.
Ложь?
Ведь я лишь думал так про себя, ни слова не произнеся вслух…
Да, ложь!
Я врал – именно так. Врал себе, сам это сознавая. Я хотел, чтобы плотник оказался убийцей, с того самого момента, как заметил, что он не сводит своего мерзкого пьяного взгляда с Марии. Альберт мне не нравился, в нем было что-то пугающее. Но если бы я мог выбирать, то сделал бы убийцей плотника. Это была правда.
Позорная правда. Ужасно признавать подобное, когда речь идет об убийстве.
Если бы Томас знал, то не стал бы хвалить меня. И взял бы назад недавно произнесенные им слова. “Нет, Петтер, это дурные мысли!” – сказал бы он.
Я вспомнил сказанное им утром – что мы можем расходиться во мнениях, но мы должны говорить обо всем, что может представлять хоть какой-то интерес, даже когда нам не очень хочется об этом рассказывать или если мы не придаем этому значения. Я собрался с духом.
– Когда Мария принесла в конюшню суп, то увидела Бигги, разозлилась и швырнула в нее миску. А потом выскочила оттуда, – выпалил я, стараясь побыстрее проговорить слова, словно они оставляли неприятный привкус во рту. – Вчера перед проповедью священника хозяйка выбранила Марию, и, когда трактирщица ушла, та сказала, что, когда кота дома нет, мыши пускаются в пляс. Мария не знала, что я это слышал. Мария хотела купить такую же Библию, как у пастора. И ночью Мария не пустила меня к себе, хотя сама же и приглашала, – последние слова я говорил не дыша, а сказав все это, ссутулился и уставился на ботинки.
Томас молчал.
Я ждал. Долго. Отчего же он ничего не отвечает? Я сглотнул слюну. Потом еще раз. И еще. Ноги у меня замерзли.
Почему я не надел сапоги? Ботинки насквозь промокли, и носки тоже. Профессор был в сапогах. В голове моей вновь была пустота, какая бывает внутри церковного колокола, и, когда я пытался заставить ее думать, она отдавалась таким же гулким пустым звоном.
Все время приходится помнить о чем-то – значительном и незначительном, приходится учитывать и оценивать что-либо. Дома, на хуторе, раздумья были ни к чему – требовалось лишь работать, напрягая тело, а не голову. На мгновение я затосковал по дому. Но лишь на мгновение.
Томас наконец заговорил, и голос его звучал спокойно – без сочувствия, но спокойно.
– Хорошо. Мария и трактирщица не ладят – это нам известно. Значит, они вполне могут резко отзываться друг о друге просто так, без всякого повода. Поэтому слова Марии о мышах просто возьмем на заметку. И что Мария заинтересовалась Библией, мне тоже запомнилось. Она говорила об этом вчера за ужином, и до меня доносились обрывки разговора, в тот момент я беседовал с плотником. Но согласись, что книга у нашего священника и впрямь удивительная – возможно, этим все и объясняется. Мария – из тех девушек, которых нелегко раскусить, ты и сам это наверняка заметил, достаточно вспомнить, как ты заходил к ней этой ночью. Эта девушка выбирает особые тропинки, незаметные остальным.
Я согласно кивнул, не понимая до конца, о чем он. Мне стало легче.
Солнце растопило снег на крыше, со стрехи время от времени капало, и стук капель неотступно сопровождал наши мысли и разговор. Над лавочкой и дверью в кузницу шел деревянный водосточный желоб. “Его тоже Альберт смастерил, – подумал я, – а не трактирщик…”
– Что сказал трактирщик про то, что Бигги осталась? – Я вдруг вспомнил, зачем уходил Томас.
– Ему было некогда со мной разговаривать. Он даже дверь не открыл и попросил зайти попозже. Поэтому я поднялся наверх, переодел чулки и обул сапоги, – он махнул рукой куда-то вниз, в сторону моих ног, – и тебе неплохо сделать то же самое. Не хватало только, чтобы сейчас еще и ты заболел.
Томас вновь откинулся назад, подставив лицо солнцу. Он говорил медленно, почти нехотя.
Я принял такую же позу и задремал.
Снег заскрипел под чьими-то осторожными шагами. Сначала я принял это за сон, но потом вдруг понял, что все происходит наяву. Солнце слепило глаза, и я прищурился, но перед глазами все равно плясали разноцветные пятна, и я прикрыл глаза ладонью. К амбару двигалась какая-то темная фигурка. Мария! Из-за сугробов показались ее плечи и голова с позолоченными солнцем волосами. Она заметила, что я проснулся.
– Спасибо, что почистил снег! – негромко крикнула она.
В ответ я махнул рукой. Томас зашевелился.
– Иди спроси, не надо ли ей чем-нибудь помочь, пока Альберт болеет, – пробормотал он.
Я нехотя поднялся – после сегодняшней ночи я не знал, чего и ожидать от Марии.
Дверь небольшого амбара была чуть приоткрыта, я распахнул ее и увидел спину девушки. Склонившись над мешком, она большим деревянным половником пересыпала муку в миску. Ее бедра покачивались, подол платья приподнялся, и из-под него показались ноги в деревянных башмаках и толстых растянутых носках. От солнца лодыжки девушки казались молочно-белыми. Услышав меня, Мария повернулась.
– О… это ты… – робко улыбнулась она.
– Я просто хотел узнать… Ну… не надо ли тебе помочь… То есть… пока Альберт болеет?
Перевязав мешок кожаным шнуром, она прижала миску к бедру и направилась к двери. Отступив назад, я пропустил ее и подождал, пока она закроет дверь.
Она прошла мимо, а я последовал за ней. За углом амбара, где тропинка была достаточно широкой для двоих, Мария остановилась. Она взглянула на Томаса, но тот по-прежнему сидел, прикрыв с блаженным видом глаза и подставив лицо солнцу. Девушка отступила назад, так что теперь угол амбара скрывал нас от взгляда Томаса.
– Натаскаешь дров? – спросила она.
Я кивнул.
Наклонившись ко мне, Мария прошептала:
– В прачечной, в полночь.
Я удивленно посмотрел на нее, а потом перевел взгляд на маленький домик, где располагалась прачечная. Внутри я еще не бывал.
Я хотел было спросить, почему именно там, но Мария уже бежала к трактиру.
Дрова лежали под навесом прачечной и, похоже, не отсырели. Вытащив два полена, я постучал ими друг о дружку, и они отозвались гулким звонким стуком. Набрав дров, я, радостно щурясь, донес их до трактира и остановился возле дровяного короба. На кухне, помимо Марии, оказалась и Герта фон Хамборк. Женщины молчали, тишина угнетала меня, и я заспешил на улицу.
