– Госпожа фон Хамборк, вы вынуждаете меня к излишней назойливости. Я надеялся, что мне не придется спрашивать, знакомо ли вам французское выражение “tete-à-tete”.
Первыми трактирщицу выдали руки – она нервно сжала пальцы, так что ногти побелели, а высокомерия в ней поубавилось. Чуть прикрыв глаза, Томас пристально смотрел на нее.
– Спрошу еще раз: почему вы не рассказали супругу о том, что граф уже останавливался здесь под другим именем?
– Я подумала, что это не имеет значения, – сухо проговорила она.
– Даже когда мы обнаружили его мертвое тело?
Трактирщица не ответила.
– Вы не удивились, когда он вернулся сюда и назвался по-другому?
Снова молчание. Наклонив голову, госпожа фон Хамборк разглядывала столешницу.
Томас решил подойти к теме с другой стороны:
– Когда Жюль Риго приехал сюда в первый раз, ваш супруг отлучился по делам в Хадерслев. Будучи здесь хозяйкой, вы наверняка… хм-м… беседовали с этим гостем, и рассказанное им может пролить свет на причину его смерти. Откуда он приехал? Куда направлялся? Что это был за человек? Такого рода сведения… – Томас на секунду умолк, а затем добавил: – Я не стану задавать щекотливые вопросы… или, лучше сказать, такие, которые могут поставить вас в неловкое положение. Если вы меня сами не вынудите.
Трактирщица подняла голову и посмотрела на Томаса. Она растянула губы в насмешливой высокомерной улыбке, но улыбка тут же превратилась в гримасу, а когда трактирщица заговорила, то едва не сорвалась в слезы:
– Значит, вы не хотите ставить меня в неловкое положение? А что вам известно про неловкость? Вы не… – Ее нижняя губа дрогнула, и хозяйка замолчала.
Томас ждал. Терпения ему было не занимать. Когда женщина вновь открыла рот, то я, к моему удивлению, понял, что крепость пала.
– Он приехал из Рибе и направлялся на восток, – ее голос звучал глухо и покорно, – возможно, в Шелланд, но он об этом старался не распространяться, – она прокашлялась и посмотрела на Томаса – неуверенно, будто ребенок, который не знает, накажут его или похвалят. Высокомерия больше и в помине не было. Томас одобрительно улыбнулся:
– И что ему понадобилось в Дании?
– Не знаю. Он как-то обмолвился, что приехал в Данию за богатством. И засмеялся. Но, возможно, это просто шутка…
– И как именно он хотел разбогатеть?
– Не знаю… Об этом он ничего не сказал. Я спросила, но он не ответил. Только засмеялся. И постучал себя по носу.
– Постучал себя по носу? – изумленно переспросил профессор.
– Да, вот так. – И, стукнув себя указательным пальцем по носу, трактирщица собиралась было что-то добавить, но промолчала. Однако Томас это так не оставил:
– Что?
На мгновение мне показалось, что она больше ничего не скажет, но женщина взглянула на Томаса и опять заговорила:
– Еще он… – к щекам трактирщицы прилила кровь, – когда он жил здесь, то вел себя довольно странно. Словно следил за новыми постояльцами. Сперва приглядывался к ним, а потом терял всякий интерес. Я спросила, что он ищет, он ответил: “Man muss immer der Nase nach gehen”, постучал по носу и засмеялся.
– Man muss immer der Nase nach gehen! То есть “следуй за носом”?
– Да.
– И что он хотел этим сказать?
– Не знаю.
Томас задумчиво потер подбородок.
– А чем он еще занимался?
– Прошу прощения? – Трактирщица бросила на Томаса растерянный взгляд.
– Когда он не следил за другими постояльцами, как он проводил время?
Ее щеки вновь запылали, засверкали глаза – на этот раз покраснеть ее заставил гнев. Заметив это, Томас махнул рукой:
– Прошу прощения, я неверно выразился. Я хочу знать, как проходил его день. Гулял ли он по лесу? Или скакал верхом? А может, читал?
Гнев отступил, и ответ прозвучал спокойно:
– Каждое утро он катался верхом, но всегда возвращался до полудня, пока остальные еще спали. А остаток дня просиживал в харчевне.
Томаса вдруг осенило:
– А как именно он наблюдал за другими постояльцами? Разговаривал с ними? Подглядывал за ними с порога или из окна?
– Он следил из окна, – она показала на окно слева от входа, – внимательно, даже с какой-то детской радостью, а потом, увидев все, что хотел, забывал о них.
– Он разговаривал с другими постояльцами?
– Нет, он сказал, что ему нет дела ни до кого, кроме… – Она запнулась. Судя по виду, трактирщица готова была вырвать себе язык. Томас притворился, будто ничего не слышал.
– Он назвался Жюлем Риго – о чем вы подумали, когда… Да-да? Простите, я вас перебил.
Словно припомнив что-то, госпожа фон Хамборк открыла рот, но тут же закрыла и задумалась.
– Он представился… назвал свое имя… это было как-то странно…
– Это случилось в первый его приезд сюда? – перебил ее Томас.
– Да. Я спросила, как его зовут, и он ответил: “Жюль Риго, капит…” – но замолчал прямо на полуслове, вроде как даже рассердился и прикусил губу. “Простите?” – переспросила я, и тогда он пожал плечами, усмехнулся и повторил имя и звание.
– Хм… – Томас потянул губу и погрузился в раздумья, а затем спросил: – И что вы подумали, когда он явился сюда в прошлую среду и назвался другим именем?
Трактирщица долго молчала, разглядывая столешницу. Судя по недомолвкам, она познакомилась с этим капитаном Риго намного ближе, чем пристало трактирщице. Но как далеко зашли их отношения?..
Она наконец подняла голову, быстро взглянула на меня и обратилась к Томасу:
– Мы могли бы переговорить наедине?
Томас помедлил с ответом:
– Да, могли бы. Но… Поймите, я все равно обо всем расскажу Петтеру. Он мой секретарь, у него прекрасная память, и он помнит то, о чем я забываю, видит то, чего не замечаю я, поэтому ему лучше остаться. И конечно же, Петтер будет держать язык за зубами, как и я, – если только обстоятельства не потребуют рассказать что-то из поведанного вами.
Трактирщица поднялась, прошла на кухню, отыскала на полке над очагом ножницы для фитиля и вернулась в харчевню. Осторожно подрезав фитиль, она уселась на стул, выставив перед собой ножницы, будто миниатюрное оружие самообороны.
– Вчера вечером мой муж рассказал вам, как мы с ним оказались в этом месте. Однако он… кое-что утаил от вас. – Она вновь стиснула пальцы и принялась кусать губы, а взгляд ее будто заранее молил о сочувствии. – В тысяча шестьсот семьдесят шестом году Херберт свернул все дела на Датской бирже и вернулся в Гамбург, где должен был предоставить всю финансовую отчетность своему суровому батюшке. Однако причиной его банкротства стала не только война между Швецией и Данией. В столице Херберт… – Она запнулась и решила объяснить по-другому: – Херберт – не деловой человек. Он доверчивый, почти наивный, и считает, что словам следует верить до самого последнего дня. Херберт занимался торговлей лишь по настоянию отца. Если бы он мог выбирать, то предпочел бы денно и нощно учиться, читать книги и просиживать на лекциях. Он обожает книги, и… – она с отсутствующим видом выдернула из рукава нитку, – когда он жил в Копенгагене, то все больше времени проводил в этом вашем университете, – она кивнула профессору, – а не на бирже. Он познакомился с учеными и, как их называют, образованными и ставил общение с ними превыше работы, ради которой приехал туда. – Она глубоко вздохнула – так, что грудь ее заколыхалась, и, медленно выдохнув, продолжала: – Конечно же, отец Херберта догадался, почему дела у сына пошли скверно, однако сам Херберт оставался в неведении. Как он сказал вчера, до свадьбы нам обещали, что мы поселимся в Любеке, где Херберт станет во главе небольшого филиала. Но прямо на нашей свадьбе его отец поднялся и во всеуслышание заявил, что отрекается от Херберта и что мы с Хербертом завтра же должны уехать на отдаленный хутор в Ютландии. Тот хутор он подарил нам на свадьбу, чтобы мы больше никогда не показывались ему на глаза. Как вы, наверное, догадались, для Херберта это был удар. Его опозорили на глазах у всех гостей, и кто – его собственный отец! Семья отреклась от него, а будущее вдруг потеряло всякий смысл. Я старалась поддержать супруга, но, признаться честно, в первое время я тоже таила на него обиду, ведь он пожертвовал сытостью и благополучием ради собственной блажи. – Трактирщица замолчала, глядя прямо перед собой и сжав руки, так что кончики пальцев побелели. Потом тяжело вздохнула и продолжила рассказ. – После этого Херберт изменился. Стал молчаливым и замкнутым, хотя прежде любил повеселиться, обожал праздники и песни. А теперь с головой ушел в книги, словно пытался спрятаться в них – вот так он мучился от стыда, – она взглянула на Томаса, – но не от стыда, вызванного словами отца, нет, даже и не думайте, – умолкнув, трактирщица опустила глаза, расцепила пальцы, согнула их и вновь разогнула, – хотя, возможно, и от этого тоже, – призналась она наконец и принялась задумчиво разглаживать ткань рукава. Разговор явно давался ей непросто. Я подумал, что Томас поможет ей, но тот лишь неподвижно сидел, с загадочным видом разглядывая трактирщицу.
