Заметив у него в руках оружие, я удивился еще сильнее. Да, мы повсюду возили с собой пистолет – завернутый в тряпицу, он обычно лежал в шкатулке розового дерева, как правило, на дне одной из сумок. В мои обязанности входило доставать его оттуда раз в месяц, чистить и смазывать. Но возили мы его, скорее, просто для вида и собственного спокойствия ради. Прежде я никогда не видел, чтобы пистолет заряжали и уж тем более – Томаса с оружием в руках.
Глядя на профессора, я вдруг понял, что Томас даже не поинтересовался, где меня носило этой ночью. И зачем я бродил по коридору… Томас меня знал и порой прежде меня самого догадывался о моих истинных намерениях. Поэтому спрашивать ему не требовалось.
Усевшись на кушетку, Бигги попросила меня высунуть язык, заглянула мне в глаза, потрогала лоб и проверила пульс.
– Вы не видели сегодня утром Марию? – спросил Альберт профессора.
Томас повернулся к нему:
– Я ее звал недавно – нам нужно было сменить воду, а я не хотел оставлять Петтера одного. Но Мария так и не появилась… – он удивленно раскрыл глаза, – ты что, не можешь ее найти? Думаешь, что…
– Не знаю. Но коров сегодня никто не доил, и они с ума сходят. Я попросил хозяина подоить их – пусть и от него будет хоть какая-то польза…
– А в комнату к ней заглядывали? – перебил его Томас.
– Заглядывали… – Альберт и Бигги нерешительно переглянулись. Конюх встал и, направившись к двери, сказал Томасу: – Пойдемте – и сами все увидите!
Я попытался подняться, но Бигги остановила меня:
– Не надо, Петтер, на тебе лица нет. Они и без тебя справятся.
Но я отвел ее руки и с опаской встал, ни на секунду не забывая о раскаленном железном пруте, готовом впиться мне в голову при малейшем неловком движении. Я медленно оделся. Одежда висела возле камина, а рядом стояли сапоги, и телу приятно было их сухое тепло. Зато камзола я не нашел.
Бигги помогла мне спуститься с лестницы.
Томас с Альбертом стояли посреди комнаты Марии и серьезно смотрели на кровать. Сердце мое сжалось, но я подошел ближе. Поперек кровати, свесив ноги и уткнувшись лицом в ковер, лежал Густаф Тённесен. Пивная кружка выпала у него из рук и валялась рядом, а постельное белье было покрыто темными пивными разводами. В другой руке плотник сжимал полупустую бутылку из-под водки. В комнате пахло потом и рвотой.
– Он что… – Я не смог выговорить “мертвый”, опасаясь, что не смогу скрыть радость. Склонившись над плотником, Томас приподнял ему одно веко и покачал головой:
– Нет, просто вусмерть напился. Гели мы хотим привести его в чувство, то придется хорошенько постараться и вылить на него пару ведер холодной воды.
– Это не к спеху, – подала голос стоявшая позади Бигги, – надо найти Марию. Мы искали повсюду, где только можно – в хлеву, на сеновале, в амбаре и прачечной, и в кузнице тоже смотрели, и даже в каретном сарае.
– А еще, – добавил Альберт, – мы спрашивали у хозяина с хозяйкой, но и те ее не видали. Они вообще не выходили из комнат, только пару раз крикнули, чтобы она подала им завтрак. И когда она не пришла, они лишь удивились немного, но делать ничего не стали… – в его словах зазвучали сердитые нотки.
Томас развернулся и направился на кухню, спросив на ходу:
– Вы не проверили, нет ли на снегу ее следов?
– Там вообще нет никаких следов, – ответил Альберт, – но это и неудивительно – ночью все запорошило снегом. Дорожки я расчистил, но следов девушки не обнаружил. Хотя… – он беспомощно махнул рукой в сторону окна, – если она лежит в сугробе, то найти ее будет непросто.
Я смотрел на спящего плотника, а внутри у меня все похолодело. От вида долговязого Тённесена, развалившегося на кровати Марии, мысли мои сперва остановились, но затем родилось недоумение: что он тут делает? Неужели он и прежде сюда приходил?
– Вы заглядывали в комнату на втором этаже? К священнику, Тённесену и ко всем остальным? – спросил Томас, но, догадавшись по выражению их лиц, быстро направился к двери. – Значит, нужно проверить и там. – И он решительно зашагал по лестнице, а Бигги с Альбертом поспешили следом. Я замер, глядя им в спину, бессильно опустив руки. Мне хотелось крикнуть: “Я знаю!..” – но смелости не хватало.
На негнущихся ногах я вышел в коридор и приоткрыл дверь. В порыве ветра я выпустил ручку двери, и дверь стукнулась о стену. Я вышел наружу, спустился по лестнице и направился к прачечной. Дверь за собой я закрывать не стал. Мария, я иду тебя искать! Раз-два-три-четыре-пять! Я знаю, где ты прячешься, крошка Мария с розовыми губами. Выходи, выходи! Я знаю, где ты…
Слезы застывали ледяными комочками на щеках, слепили глаза, и когда я подошел к прачечной, то дверь мне пришлось искать на ощупь.
Сначала мне в глаза бросился камзол: его темная ткань на белой простыне будто выкрикивала мне обвинения. На этой простыне мы лежали. Это мой камзол. Сегодня ночью в спешке я забыл его здесь. Мария, почему ты не убрала его? Мария, где ты? Я не вижу тебя. Здесь побывал кто-то еще – и я знал это. Я не вижу тебя, Мария. Выходи! Я иду тебя искать! Где ты? Опустившись на колени, я пошарил в белье, перебрал каждый лоскут. Но Марии не нашел.
Я огляделся. Бочонок с золой для щелока был перевернут, а таз со щелоком исчез… Может, его не видно за бочонком?.. Из открытой двери сквозило, и ветер играл с вывешенными на просушку простынями. Я встал и посмотрел на стену. Стену из простыней. Она шевелилась… Медленно и загадочно, будто знала… знала что-то!.. И я… я тоже знал!
Надежды разлетелись вдребезги.
Словно во сне я откинул в сторону белую простыню, за которой скрывалась еще одна. Вскоре я оказался в удивительном мире чистого, белоснежного белья – оно окружало меня со всех сторон и казалось живым. Мне снился сон. Я разговаривал с ней. Но она не отвечала. Страшный сон. Я разговаривал с ней, звал ее. И нашел ее. Она по-прежнему не отвечала. Она лежала там, на животе, подогнув колено. Совсем голая. Как и ночью, когда я ушел от нее. Прижавшись боком к стене. Уткнувшись лицом в таз. Сон безумца. Ночной кошмар. Я перевернул ее. На спину. Нет, лица я не увидел. На его месте появилась дьявольская ухмылка. Черная. Гнилая. Что сталось с алыми губами? С носом? Со щеками? Я закричал. Я кричал и кричал, будто больше мне ничего не оставалось. Все остальные звуки пропали. Дьявол усмехался мне. Христос покинул меня. Ушел навсегда. Я закричал.
Кто-то обнял меня за плечи и вывел на улицу. Я кричал. Кричал, чтобы исчезнуть. Подальше от этого дьявольского злого мира.
Глава 34
Где ты, желанная?
Смерть, я зову тебя! Где же ты?
День бесконечного отдыха,
День мой последний, приди!
Пусть не увижу я Солнца вовек!
[22]
В моем сознании всплывает эта мольба, которую Софокл вложил в уста царя Креонта, когда тот узнал, что потерял всех своих близких. Фиванский царь хочет умереть и не видеть больше рассвета. В молодости, когда мы с Томасом странствовали, я не знал греческих трагедий и не мог подобрать слова, чтобы описать охватившие меня скорбь и отчаяние. Грудь сдавило, там словно поселились змеи, грызущие мне сердце. Земля ушла из-под ног, а зло будто проникло в каждый уголок белоснежного мира. Лишь сейчас, в старости, я могу подобрать слова.
