Кто знает, что хорошо, а что плохо? Что правильно, а что – нет? Целиком истина никогда не открывается человеку, и будущее всегда скрывает темные углы, которые он обнаруживает слишком поздно.
Никто ничего не знает. Независимо от желания языческой богини судьбы рыться в старых грехах, я не должен безоговорочно возлагать всю вину на свое юное “я”. Случившегося все равно не исправишь, говорю я себе. Судьба или не судьба, прошлого не изменишь. Единственное, что я могу сделать, – только рассказать…
Но я не могу удержаться и не думать о том, что мелкий, на первый взгляд незначительный, выбор может иметь катастрофические последствия.
Четверг 25 октября
Год 1703 от Рождества Христова
Глава 6
Я видел женщину, ее глаза, молящие и в то же время обвиняющие, спутанные волосы, обломанные ногти на тонких скрюченных пальцах, худую фигуру в безжалостных тисках позорного столба. Все это отчетливо, слишком отчетливо, стояло у меня перед глазами, когда я проснулся. Я ополоснул лицо холодной водой, но это не помогло. Вымыл уши – бесполезно. Я все еще слышал насмешливые крики, слышал плеск выливаемой на нее воды, видел струи мочи, мочившихся на нее мужиков, слышал, как с глухим звуком об нее разбивались тухлые яйца и яблоки. Слышал ее хриплые вопли и проклятия зрителям, предупреждения, что в следующий раз на ее месте могут оказаться они. Люди не верили ей, думал я. Человек никогда не верит, что он может оказаться следующим.
Этот сон обладал такой силой кошмара и яркостью действительности, что мне пришлось, дрожа от холода, раздеться догола, вымыться целиком и растереться грубой холстиной, прежде чем картины сна начали понемногу бледнеть. Мне помог знакомый смех, донесшийся откуда-то из дома и очистивший мои уши, – я наконец проснулся и понял, где нахожусь. Я быстро оделся и сошел вниз.
Нунций сдержанно и немногословно попросил меня запастись едой на целый день – мы покидаем Фредрикстад и едем дальше по западной стороне фьорда, сообщил он мне. Это было неожиданно, потому что не далее как накануне он говорил, что ему нравится город, и радовался возможности познакомиться с ним поближе. Я передал распоряжение юнкеру Стигу, который велел слуге уложить его вещи и вышел за дверь.
Пока возница грузил наш багаж на телегу, фрау Крамер пригласила нас к завтраку, и мы расселись вокруг стола, ломившегося от колбас и сыров, не похожих на обычную норвежскую пищу. Даже нунций немного просветлел от этого зрелища, хотя вообще-то был погружен в мрачные мысли.
– Ах… metwurst? – Фрейлейн Сара улыбнулась фрау Крамер, когда увидела колбасу. – Und käse aus Gouda! – Она взяла кусочек сыра и с наслаждением его понюхала.
К своему удивлению, я узнал, что фрейлейн Сара ночевала в доме Крамеров, однако не мог понять, где же здесь для нее нашлось место. Возможно, в доме была комната, которой я не заметил? Удобно ли ей там было спать, это уже другое дело, потому что она выглядела усталой и была не в духе и ее смех звучал немного натянуто, не так как всегда. Я понял, что семейство Крамеров пригласило ее остаться и пожить у них. Это пошло бы ей на пользу, – судя по ее виду, она нуждалась в долгом отдыхе и покое.
В дверях появился юнкер Стиг, уходивший на небольшую прогулку, он приказал своему слуге, сидевшему за столом, почистить его плащ, а сам сел на его место. Герберт бросил взгляд на свою тарелку с едой, бесстрастно поклонился и вышел с плащом в руках.
Фрау Крамер принесла юнкеру чистую тарелку и чистый бокал, предложила ему хлеба, вина и нервно кружила над ним, пока он, наконец, не был удовлетворен.
– Судя по вашему виду, вы ждете цирюльника?! – сказал юнкер нунцию и громко засмеялся.
Нунций сидел, повязав салфетку на шею, и действительно казалось, что он ждет цирюльника. Я же свою салфетку положил на пол, не зная, что мне с ней делать во время еды – она была так красиво сложена, что я принял ее за украшение. Памятуя добрые советы Эразма Роттердамского, я до сих пор вытирал пальцы о скатерть.
Нунций не ответил, но, наклонившись к фрейлейн Саре, похвалил вино, налитое в ее бокал, и предложил ей сыр, который, по его мнению, должен был ей понравиться, потому что был немецкий и по вкусу, и по аромату.
Она с благодарностью взяла сыр, а юнкер Стиг схватил с блюда колбаску и откусил большой кусок.
– Вы хоть понимаете, – он помахал колбаской перед носом у нунция, – что вы должны быть благодарны этому господину, – он ткнул себя пальцем в грудь, – за то, что вам вообще разрешили приехать в Норвегию?
Нунций тоже взял колбаску, изящно отрезал от нее кусок и положил его себе на тарелку, потом начал есть вместе с хлебом и сыром.
– Должны, должны, – упрямо повторил юнкер, – потому что король хотел отказать вам в этой поездке. Он считал, что, поскольку молодой Хорттен не владеет никаким оружием, слишком рискованно разрешать вам поездку по этой дикой стране. Вы же сами отказались взять с собой своего слугу.
Правда, я об этом совершенно забыл. Томас как-то сказал мне, что нунций дей Конти привез с собой из Ватикана слугу, но его редко видели в городе. Это был пожилой, слабый на вид человек, который совсем не годился на роль защитника папского посла. Я прекрасно понимал, почему его оставили в Копенгагене.
Юнкер Стиг вытер губы салфеткой и бросил ее на стол.
– Когда я узнал, что секретарь канцелярии уже готов остановить вас, я задержал его. И предложил себя в качестве вашего спутника и защитника в этом путешествии, и мое предложение было принято.
Он замолчал, словно в ожидании благодарного жеста или слов благодарности, но ждал напрасно. Ни выражение лица нунция, ни его поведение не свидетельствовали о том, что он вообще слышал слова юнкера.
Юнкер Стиг поджал губы и сжал лежавшие на столе кулаки, однако смолчал. Я посмотрел на его руки и увидел шрам на тыльной стороне ладони, похожий на нервно проведенную черту. Шрам от шпаги, подумал я. Или от меча.
Мы в молчании, быстро закончили завтрак, словно куда-то спешили.
Когда мы уже расплатились с аптекарем и стояли перед домом, готовые к отъезду, мимо нас с сосредоточенной миной на толстощеком лице быстро прошел городской судья. Он рассеянно поздоровался с нами, но через несколько шагов остановился и поманил меня к себе.
– Надеюсь, вы больше не сердитесь на наши вчерашние шутки? Они были вполне безобидны.
– Профессор Томас Буберг не заслужил, чтобы злословили о его особе, – сказал я. – Он известный человек, господин судья, личность, с которой вы с удовольствием выпили бы по бокалу вина.
– Мы это непременно сделаем! – взволнованно воскликнул судья и оглянулся по сторонам, словно показывая, что готов выпить с Томасом уже сейчас.
Я поспешил сказать ему, что профессор в настоящее время находится в другой части страны, так что их приятную встречу придется отложить до другого раза.
