— Завтра я съезжаю с той квартиры, — работая, бросила мне Элиотт. — Вы меня там больше не найдете.
Несколько минут она молчала, вводя с клавиатуры создаваемые образы. Наконец обернулась.
— Вы сказали, выполняя просьбу этих ребят, я оказываю им неоценимую услугу. Значит, они передо мной в долгу?
— Можно сказать и так.
— В таком случае я с ними свяжусь. Приведите того, кто у них старший, я хочу с ним переговорить. И не пытайтесь найти меня в Эмбере, там меня тоже не будет.
Я молча смотрел на неё. Отвернувшись, Ирена Элиотт снова занялась работой.
— Мне нужно какое-то время, чтобы побыть одной, — едва слышно произнесла она.
Мне подобная роскошь была недоступна.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Я следил за тем, как он плеснул в стакан виски пятнадцатилетней выдержки и осторожно устроился перед телефоном. Сломанные ребра были сварены одной из бригад «скорой помощи», но бок оставался огромным морем тупой боли, которое время от времени пронзали невыносимо острые вспышки. Отпив виски, он сделал над собой заметное усилие и набрал номер.
— Резиденция Банкрофта. С кем вы хотите говорить?
Это была женщина в строгом костюме, ответившая, когда я звонил на виллу «Закат» в прошлый раз. Тот же самый костюм, та же прическа и та же самая косметика. Возможно, это была виртуальная конструкция, созданная телефоном.
— С Мириам Банкрофт, — сказал он.
И снова ощущение пассивного стороннего наблюдателя, оторванность, которую я испытывал перед зеркалом, когда оболочка Райкера надевала оружие. Осколки. Только на этот раз все было гораздо хуже.
— Минуточку, пожалуйста.
Изображение женщины исчезло с экрана, сменившись пламенем свечи, терзаемым ветром в такт с синтезированной фортепианной музыкой, напоминающей о шелесте опавшей листвы по растрескавшейся и выщербленной мостовой. Прошла минута, и наконец появилась Мириам Банкрофт, облаченная в безукоризненный строгий пиджак и блузку. Она подняла идеально ухоженную бровь.
— Здравствуйте, мистер Ковач. Какая неожиданность.
— Да, можно сказать. — Он неловко махнул рукой. Мириам Банкрофт излучала чувственность, ощущаемую даже через линию связи и выводившую его из душевного равновесия. — Это защищенная линия?
— В разумных пределах. Что вам нужно?
Он смущенно кашлянул.
— Я думал… Мне бы хотелось кое-что с вами обсудить. Я… э… ну, наверное, перед вами в долгу.
— Вот как? — Теперь уже поднялись обе брови. — И что именно вы надумали?
Он пожал плечами.
— В настоящий момент я совершенно свободен.
— Неужели? А вот я, однако, в настоящий момент занята, мистер Ковач. Я направляюсь на важную встречу в Чикаго и не вернусь на Западное побережье до завтрашнего вечера — Уголки губ скривились в едва заметном намеке на улыбку. — Вы согласны подождать?
— Ну конечно.
Она подалась к экрану, прищуриваясь.
— Что у вас с лицом?
Он непроизвольно поднял руку к одному из шрамов. Он рассчитывал, что в тусклом освещении комнаты синяки и ссадины будут не так заметны. Также он не рассчитывал, что Мириам Банкрофт окажется такой наблюдательной.
— Долгая история. Расскажу при встрече.
— Что ж, перед таким заманчивым предложением я вряд ли смогу устоять, — насмешливо сказала она. — Завтра после обеда я пришлю к «Хендриксу» лимузин. Как насчет четырех часов? Вот и отлично. Тогда до встречи.
Экран погас. Некоторое время он молча смотрел на него, затем, отключив телефон, повернулся в кресле лицом к окну.
— Она действует на меня возбуждающе, — сказал он.
— Да, и на меня тоже. Естественно.
— Очень смешно.
— Стараюсь.
Встав, я направился за бутылкой виски. Проходя через комнату, я увидел в зеркале у кровати свое отражение.
Если оболочка Райкера производила впечатление человека, привыкшего очертя голову бросаться навстречу напастям, которые предлагала ему жизнь, то человек в зеркале выглядел так, словно обладал умением аккуратно проскальзывать мимо любых невзгод и с насмешкой наблюдать, как коварная судьба, обманувшись в очередной раз, неуклюже падает на землю лицом вниз. Своими движениями, плавности и экономичной легкости которых позавидовала бы Анчана Саломао, он напоминал крупного представителя семейства кошачьих. Густые иссиня-чёрные волосы ниспадали плавными волнами на обманчиво покатые плечи, а изящно раскосые глаза смотрели на мир с мягкой беззаботностью, говорившей о том, что в нашей вселенной жить хорошо.
Я провел в оболочке технического ниндзя лишь несколько часов — если точно, семь часов и сорок две минуты, согласно часовому дисплею, вживленному в левый верхний угол поля зрения, — но никаких побочных последствий загрузки не было. Я взял бутылку виски изящной смуглой рукой художника, и эта простая демонстрация полного единства мышц и костей озарила меня радостью. Нейрохимическая система «Хумало» постоянно мерцала на грани восприятия, славно расхваливая мириады поступков, которые может в любой момент совершить это тело. Даже когда я служил в Корпусе чрезвычайных посланников, мне не доводилось носить ничего подобного.
Вспомнив слова Карнажа, я мысленно покачал головой. Если чиновники ООН думают, что им удастся установить десятилетнее эмбарго на поставку в колонии вот этого, они живут в другом измерении.
— Не знаю, как ты, — сказал он, — но у меня от неё мурашки по коже бегут, твою мать.
— Это ты мне говоришь?
Наполнив стакан, я предложил бутылку ему. Он покачал головой. Вернувшись к подоконнику, я снова уселся на него, прислонившись спиной к стеклу.
— Как только Кадмин мог выносить такое? Ортега говорит, он постоянно работал в паре с самим собой.
— Полагаю, со временем к этому привыкаешь. К тому же Кадмин был сумасшедшим.
— О, а мы, значит, в своем уме?
Я пожал плечами.
— У нас нет выбора. Если только не брать в расчет то, что можно просто развернуться и уйти. Неужели так было бы лучше?
— Лучше? Ты не забыл, что именно тебе предстоит иметь дело с Кавахарой. А мне придется стать шлюхой. Кстати, по-моему, Ортега не в восторге от этого. Я хочу сказать, она и в прошлый раз была смущена, но сейчас…
— Ты говоришь, она была смущена! А что, по-твоему, должен чувствовать я?
— Идиот, я прекрасно знаю, что ты чувствуешь. Я — это ты.
— Неужели? — Глотнув виски, я махнул стаканом. — Как ты думаешь, сколько пройдет времени, прежде чем мы с тобой перестанем быть одним и тем же человеком?
Он пожал плечами.
— Человек — это то, что он помнит. На настоящий момент наше восприятие окружающего мира различается лишь последними семью или восемью часами. Пока что разница совсем небольшая, ты не находишь?
