— По сравнению с сорока с лишним годами памяти? Наверное, ты прав. К тому же личность создают как раз первые воспоминания.
— Да, так говорят. Кстати, раз уж мы заговорили об этом, скажи вот что. Как ты относишься — как мы относимся к тому, что Лоскутный человек мертв?
Я неуютно поежился.
— Неужели нужно обязательно говорить об этом?
— Нужно же о чем-то говорить. Нам придется наслаждаться обществом друг друга до завтрашнего вечера…
— Если хочешь, можешь пойти прогуляться. И раз уж об этом зашла речь, — я ткнул большим пальцем в потолок, — я тоже могу уйти отсюда тем же путем, каким пришел.
— Похоже, ты действительно не хочешь возвращаться к разговору о Кадмине, а?
— Ты начинаешь мне надоедать.
И все же он был прав. Первоначальный план предполагал, что моя ниндзя-копия остается дома у Ортеги, пока копия-Райкер отправляется к Мириам Банкрофт. Затем мне пришло в голову, что для успешного нападения на «Голову в облаках» нам потребуется заручиться помощью «Хендрикса», а я не смог бы доказать отелю свою личность, не прибегая к сканированию памяти полушарий. Поэтому было принято решение, что копия-Райкер перед тем, как уехать к Мириам Банкрофт, представит ниндзя «Хендриксу». Поскольку Райкер до сих пор оставался под наблюдением, по крайней мере со стороны Трепп, нечего было и думать о том, чтобы нам вдвоем, взявшись за руки, войти в парадную дверь отеля. В итоге я одолжил у Баутисты антигравитационную упряжь и костюм-невидимку, и как только начало светать, проскользнул сквозь редкие потоки транспорта на крытый козырьком балкон на сорок втором этаже отеля. «Хендрикс», к тому времени предупрежденный о моем появлении копией-Райкером, впустил меня в здание через вентиляционную шахту.
Осуществить подобный трюк с помощью нейрохимии «Хумало» было так же просто, как войти в парадную дверь.
— Послушай, — сказал копия-Райкер, — я — это ты. Я знаю все, что знаешь ты. Что плохого в том, если мы поговорим об этом?
— Раз ты знаешь все, что знаю я, какой смыслнам говорить об этом?
— Знаешь, иногда бывает полезно взглянуть на вещи со стороны. И даже когда высказываешься перед кем-то, на самом деле говоришь с самим собой. А собеседник требуется только для того, чтобы слушать. Так что лучше не держи в себе.
Я вздохнул.
— Не знаю. Я давным-давно похоронил все связанное с отцом. Это уже давно мертво.
— Ну да, конечно.
— Я говорю серьёзно.
— Нет. — Он ткнул в меня пальцем, так же, как я сам на балконе виллы «Закат» ткнул в Банкрофта, когда тот не хотел признать выложенные мной факты.
— Ты лжешь самому себе. Помнишь того сутенера, которого мы встретили в кабаке Ласло в тот год, когда вступили в банду Шонагана? Нас едва успели от него оттащить, а то бы ему точно несдобровать.
— Это все химия. Мы накачались по уши тетраметом и выпендривались перед ребятами Шонагана. Твою мать, нам ведь тогда было всего шестнадцать.
— Вздор. Мы поступили так потому, что тот тип был похож на отца.
— Возможно.
— Точно. И по той же самой причине в течение последующих полутора десятилетий мы убивали всех начальников.
— О, успокойся, мать твою! Полтора десятилетия мы убивали всех, кто стоял у нас на пути. Это же была армия, мы зарабатывали этим на жизнь. К тому же с каких это пор сутенер стал начальником?
— Ну хорошо, мы с тобой пятнадцать лет охотились на сутенеров И на тех, кто пользуется их услугами. Возможно, именно за это нам сейчас приходится расплачиваться.
— Матерью отец никогда не торговал.
— Ты в этом уверен? В таком случае, почему мы обрушились на обидчиков Элизабет Элиотт с неумолимостью тактической ядерной боеголовки? Почему в этом расследовании мы сделали такой упор на публичные дома?
— Потому что, — сказал я, наливая себе слой виски толщиной с палец, — таким это расследование было с самого начала. Мы занялись девчонкой Элиотт потому, что это казалось правильным направлением. Интуиция чрезвычайных посланников. То, как Банкрофт обращался со своей женой…
— О, Мириам Банкрофт. Тут мы могли бы о многом поговорить.
— Заткнись. Элизабет Элиотт оказалась чертовски удачным ходом. Без визита в биокабины Джерри мы бы ни за что не вышли на «Голову в облаках».
— Ага — Презрительно фыркнув, он опрокинул в рот свой стакан. — Верь во что хочешь. А я скажу, что Лоскутный человек был своеобразной метафорой для нашего отца, потому что мы не могли взглянуть правде в глаза. Именно поэтому мы наложили в штаны от страха, впервые столкнувшись с составной конструкцией. Помнишь санаторий на Адорасьоне? После того короткого спектакля нас целую неделю преследовали кошмары. Мы просыпались, сжимая в руках разорванную в клочья подушку. После этого нас были вынуждены отправить на психологическую реабилитацию. Я раздраженно махнул рукой.
— Да, помню. Я помню, как мне тогда было страшно — но только я испугался Лоскутного человека, а не отца. То же самое чувство мы испытали, встретившись с Кадминым в виртуальности.
— Ну а теперь, когда его больше нет в живых, что ты чувствуешь?
— Ничего.
Он снова ткнул в меня пальцем.
— Это отговорка.
— Никакая это не отговорка. Ублюдок встал у нас на пути, угрожал, и вот теперь он мертв. Конец сообщения.
— А больше тебе никто не угрожал? Напряги память. Быть может, когда ты был маленьким?
— Я не намерен больше говорить об этом. — Взяв бутылку, я снова наполнил стакан. — Поищи другую тему. Как насчет того, чтобы поговорить об Ортеге? Каковы наши чувства в этой области?
— Ты собираешься прикончить эту бутылку в одиночку?
— Угостить?
— Не надо.
Я развел руками.
— Тогда какое тебе дело?
— Ты хочешь напиться?
— Естественно. Раз уж мне приходится изливать душу самому себе, не вижу причин, почему я должен делать это трезвым. Так что расскажи мне про Ортегу.
— Я не хочу о ней говорить.
— А почему бы и нет? — рассудительно произнес я. — Помнишь, ты сам говорил, что надо же нам о чем-то говорить. Что ты имеешь против Ортеги?
— А то, что к ней мы теперь относимся по-разному. Ты больше не носишь оболочку Райкера.
— Из этого не следует…
— Нет, следует. То, что связывает нас с Ортегой, носит исключительно плотский характер. Ни для чего другого не было времени. Вот почему ты сейчас так горишь желанием говорить о ней. В новой оболочке у тебя осталась лишь смутная ностальгия о яхте, подкрепленная пачкой обрывочных воспоминаний. Теперь между вами нет никакой химии.
Я попробовал возразить, но вдруг понял, что мне нечего сказать. Внезапно обнаруженное отличие сидело между нами третьим, непрошеным гостем.
