Кадмин повернулся к ней, и его рот исказила едва заметная, но очень неприятная ухмылка. Мы вышли.
Вернулись на четвертый этаж. Стены кабинета Ортеги искрились ослепительными отблесками белого песка под высоким полуденным солнцем. Я невольно зажмурился, спасаясь от яркого света, а Ортега, пошарив в ящике письменного стола, достала две пары солнцезащитных очков.
— Ну и что вы узнали?
Я поправил очки на переносице. Они были неудобными, оправа слишком маленькая.
— Почти ничего, если не считать, что у Кадмина не было приказа убивать. Кто-то хотел просто поговорить. Вообще-то я и сам дошел до этого. Ведь в противном случае Кадмин спалил бы мою память полушарий в вестибюле «Хендрикса». То есть это означает, что кто-то хотел о чем-то со мной договориться в обход Банкрофта.
— Или кто-то хотел допросить вас с пристрастием. Я покачал головой.
— О чем? Я только что прибыл на Землю. Это не имеет смысла.
— А если это связано с Корпусом чрезвычайных посланников? Какой-нибудь давнишний должок? — Ортега помахивала рукой, словно выдавая различные предположения. — Кто-то имеет на вас зуб?
— Нет. Через это мы прошли, ещё когда орали друг на друга у меня в номере. Есть люди, которые с радостью расправились бы со мной, но никто из них не живёт на Земле. И ни у кого нет такого влияния, чтобы выйти за пределы своей системы. А насчет Корпуса я не могу сказать ничего, чтобы не нашлось в открытых архивах. К тому же это было бы чересчур большим совпадением. Нет, все дело в Банкрофте. Кто-то хотел принять участие в представлении.
— Тот, кто его убил?
Опустив голову, я посмотрел на Ортегу поверх темных стекол очков.
— Значит, вы мне верите.
— Не совсем.
— Ну же, бросьте!
Но Ортега меня не слушала.
— Я хочу узнать, — задумчиво промолвила она, — почему, в конце концов, Кадмин переменил свою линию. Понимаете, с тех пор, как его загрузили в воскресенье вечером, мы мурыжили его раз десять. И он впервые, хотя бы косвенно подтвердил, что в тот вечер был в «Хендриксе».
— Кадмин не признался в этом даже своим адвокатам?
— Мы не знаем, о чем он с ними говорил. Его интересы представляют крупные акулы из Улан-Батора и Нью-Йорка. Заоблачные гонорары. Приносят на каждую встречу с клиентом устройство постановки помех. На лентах системы наблюдения один шум.
Я удивленно поднял брови. На Харлане виртуальные юридические процедуры обязательно отслеживаются. Устройства постановки помех не разрешается использовать никому, сколько бы денег ни стояло за этим человеком.
— Кстати, раз уж речь зашла об адвокатах Кадмина — они здесь, в Бей-Сити?
— Вы хотите сказать, физически? Да, они занимаются делами округа Марин. Один из партнеров фирмы взял напрокат оболочку. — Ортега презрительно скривила губы. — В наши дни физическая встреча считается показателем класса. Лишь мелкие конторы ведут дела по проводам.
— И как зовут этот «костюм»?
— Сейчас для нас главное — Кадмин. Не знаю, пойдем ли мы дальше.
— Ортега, мы пойдем до самого конца. Мы об этом договорились. В противном случае мне придется вести расследование на свой страх и риск, подставляя прекрасное личико Элиаса под новые удары.
Ортега помолчала.
— Его фамилия Резерфорд, — наконец сказала она. — Вы хотите поговорить с ним?
— В настоящий момент я готов поговорить с кем угодно. Быть может, я выразился недостаточно ясно. Я иду по остывшему следу. Банкрофт тянул полтора месяца, прежде чем нанять частного следователя. Кадмин — все, что у меня есть.
— Кийт Резерфорд — это пригоршня легкоплавкой смазки. От него вы добьетесь не больше, чем от Кадмина в подвале. К тому же как, чёрт побери, я должна вас представить, Ковач? «Привет, Кийт, это тот самый частный детектив, которого твой клиент пытался замочить в воскресенье. Он хочет задать тебе пару вопросов». Да Резерфорд не скажет ни слова.
Тут она была права. Я помолчал, задумчиво уставившись в море.
— Ну хорошо, — наконец медленно произнес я. — Мне нужно поговорить с ним лишь пару минут. А что, если вы представите меня Элиасом Райкером, вашим напарником из отдела органических повреждений? В конце концов я ведь и так почти он.
Сняв линзы, Ортега помолчала.
— Вы шутите?
— Нет. Ищу реальный подход. Резерфорд ведь из Улан-Батора, так?
— Из Нью-Йорка, — натянуто поправила Ортега.
— Ладно, из Нью-Йорка. Так он скорее всего до недавнего времени даже не слышал ни про вас, ни про Райкера.
— Весьма вероятно.
— Так в чем же проблема?
— А в том. Ковач, что мне это не нравится.
Опять наступила тишина. Уставившись в пол, я тяжело вздохнул, наполовину деланно, наполовину по-настоящему. Затем, в свою очередь сняв очки, я посмотрел на Ортегу. Её чувства отображались на лице как на дисплее. Безотчётный страх за оболочку и все из него вытекающее; маниакальный материализм, прижатый спиной к стене.
— Ортега, — тихо произнес я, — я — это не он. Я не пытаюсь быть им…
— Да ты даже близко не можешь с ним сравниться! — отрезала она.
— Мы говорим только о перевоплощении на пару часов.
— И всё?
Она произнесла это голосом, твердым, как сталь, и быстро надела очки, чтобы я не видел навернувшиеся на глаза слезы.
— Ладно, — кашлянув, заявила Ортега. — Представлю тебя Резерфорду. Не вижу в этом смысла, но я сделаю, как ты сказал. И что дальше?
— Трудно сказать. Мне придется импровизировать.
— Как это ты делал в клинике «Вей»?
Я небрежно пожал плечами.
— Методика чрезвычайных посланников в основе своей определяется окружающей обстановкой. Я не могу реагировать на событие, пока оно не произошло.
— Ковач, я не хочу новой кровавой бойни. Это портит статистические отчёты нашего управления.
— Если и будет какое-то насилие, начну его не я.
— Гарантия хилая. Ты хоть представляешь, что именно будешь делать?
— Я буду говорить.
— Только говорить? — недоверчиво посмотрела на меня Ортега. — И все?
Я водрузил на нос неудобные очки.
— Иногда этого оказывается достаточно.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Первого адвоката я встретил, когда мне исполнилось пятнадцать. Это был тщедушный человечек, специалист по защите несовершеннолетних преступников. Он представлял мои интересы в суде, и весьма неплохо. Против меня выдвинули обвинение в нанесении незначительных органических повреждений сотруднику полиции Ньюпеста. Адвокат с близорукой терпеливостью добился условного освобождения и одиннадцати минут принудительного виртуального психиатрического лечения. Когда мы вышли из зала суда, он взглянул на моё, судя по всему, самодовольное наглое лицо и грустно кивнул, словно получив подтверждение худших опасений насчет смысла жизни. После чего адвокат развернулся и ушел, не сказав ни слова. Я сразу же забыл его фамилию.
