— Да, знаю.
— Ну, тогда все. Хотя мне хотелось бы узнать ещё кое-что…
— Что?
— Салливан сегодня на службе?
— Когда я уходила, он как раз заступал на дежурство.
— И когда он сегодня освободится?
— Обычно это происходит около семи. — Она сжала губы. — Что вы собираетесь делать?
— Я хочу задать ему несколько вопросов, — честно сказал я.
— А если он вам не ответит?
— Как вы сами сказали, Салливан — человек неглупый. — Я убрал диск в карман куртки. — Спасибо за помощь, доктор. Я бы посоветовал вам в семь вечера находиться где-нибудь подальше от своей работы. Ещё раз огромное вам спасибо.
— Как я уже говорила, мистер Ковакс, я делаю это для себя.
— Я имел в виду не это, доктор.
— О!
Я прикоснулся к её плечу и быстро отступил прочь, под дождь.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
За несколько десятилетий сидевшие протерли на дереве скамейки удобные углубления под ягодицы; аналогичным образом были обработаны и подлокотники. Уютно устроившись в анатомических изгибах, я закинул ноги на край скамейки, ближайшей к двери, за которой наблюдал, и погрузился в изучение надписей, вырезанных на скамье. За долгую дорогу пешком почти через весь город я промок насквозь, но зал был приятно натоплен, а дождь теперь бессильно барабанил по длинным прозрачным плитам островерхой крыши высоко над головой. Через какое-то время появившийся робот-уборщик размером с собаку вытер грязные следы с пола из расплавленного стекла. Я лениво проследил за тем, как исчезли все воспоминания о моем появлении здесь.
Было бы просто бесподобно, если бы так же легко можно было стереть электронные следы. Но, увы, такое по силам лишь легендарным героям минувших эпох.
Робот-уборщик уехал, и я вернулся к изучению наскальной живописи. Большинство надписей было на амеранглике и испанском; эти старые шутки я уже видел в сотне подобных мест: «Carbon Modificado!».
[5]
«Без оболочки ты никто» и древняя хохма «Здесь был видоизмененный абориген». Но на обратной стороне спинки, вырезанная вверх ногами, крошечным островком спокойствия в море бушующей злости и раненой гордости красовалась странная строчка, выведенная японской катаканой:
«Натяни новую плоть подобно взятым напрокат перчаткам
И снова сожги свои пальцы».
Судя по всему, автору этих стихов, чтобы вырезать надпись, пришлось перевеситься через спинку, и все же каждый иероглиф был выполнен с тщательным изяществом. Я долго разглядывал вырезанные значки, а тем временем у меня в сознании натянутыми струнами звучали воспоминания с Харлана.
Из размышлений меня вывел внезапный взрыв плача. Молодая чёрнокожая женщина и двое детей, тоже чёрнокожих, изумленно таращились на стоявшего перед ними сутулого белого мужчину средних лет в стандартном комбинезоне ООН. Воссоединение семьи. На лице женщины был написан шок; она ещё не до конца осознала случившееся. А младшая из детей, девочка четырех лет, похоже, вообще ничего не поняла. Она смотрела на белого мужчину невидящим взглядом, беззвучно повторяя губами один и тот же вопрос: «Где папочка? Где папочка?» Лицо мужчины блестело в проникающем сквозь прозрачную крышу свете — судя по всему, он плакал не переставая с тех пор, как его извлекли из резервуара.
Я смущенно отвернулся. Мой собственный отец, выпущенный из хранения, прошел мимо ожидавших родственников и ушел из нашей жизни. Мы так и не узнали, в какой он был оболочке, хотя значительно позже я пришел к выводу, что мать что-то заподозрила — по смущенно отведенному взгляду, отголоску осанки или походки. Не знаю, то ли отец стыдился встретиться с нами, то ли, что гораздо более вероятно, просто не мог прийти в себя от радости по поводу того, что обменял свое тело, насквозь пропитанное алкоголем, на новую приличную оболочку и уже мечтал о новых городах и новых женщинах. Мне тогда было десять лет. Я понял, в чем дело, только тогда, когда служащие выпроводили нас из хранилища, собираясь закрыться на ночь. Мы пробыли там с полудня.
Старшим смены был пожилой мужчина, добродушный и умиротворенный. Перед тем как проводить нас к двери, он положил мне руку на плечо и сказал что-то ласковое. Затем старик кивнул матери и пробормотал что-то официальное, позволившее ей сохранить в целости плотину самообладания.
Вероятно, ему каждую неделю приходилось видеть нечто подобное.
Чтобы хоть чем-нибудь заполнить рассудок, я выучил наизусть код местонахождения, данный Ортегой, затем оторвал от пачки сигарет кусок с этими цифрами и съел его.
Моя одежда почти успела высохнуть, когда из дверей, ведущих внутрь хранилища, появился Салливан и начал спускаться по лестнице. Его щуплое тело было укутано в длинный серый плащ, а на голове надета шляпа такого вида, какого мне ещё не доводилось видеть в Бей-Сити. Его лицо, приближенное нейрохимией, выглядело бледным и усталым. Чуть развернувшись, я провел кончиками пальцев по лежащему в кобуре «Филипсу». Салливан шёл прямо, но, увидев распростертое на скамейке тело, презрительно поджал губы и изменил курс, обходя, как он решил, бывшего клиента заведения, вернувшегося, чтобы устроить скандал. Надзиратель прошел мимо, не удостоив меня ещё одним взглядом.
Дав ему несколько метров форы, я бесшумно соскочил на пол и пошел следом, под курткой вытаскивая «Филипс» из кобуры. Я догнал Салливана в тот момент, когда он подошел к двери. Едва створки раздвинулись, я грубо толкнул его в спину и быстро вышел вслед за ним. Двери начали закрываться, и Салливан обернулся ко мне с искаженным от ярости лицом.
— Что вы себе позволяете…
Остальное замерло у него на устах, когда он увидел, с кем имеет дело.
— Добрый вечер, надзиратель Салливан, — учтиво поздоровался я, показывая под курткой свой пистолет. — Это приспособление действует бесшумно, а у меня сегодня плохое настроение. Будьте любезны исполнять все, что я вам скажу.
Он сглотнул комок в горле.
— Что вам нужно?
— Помимо всего прочего, мне бы хотелось поговорить о Трепп. И у меня нет желания делать это под проливным дождем. Предлагаю пройтись.
— Моя машина…
— Очень плохая мысль. — Я покачал головой. — Ещё раз предлагаю пойти пешком. И предупреждаю, если вы хоть подмигнете кому-нибудь, я изрешечу вас пулями. Мой пистолет вы не увидите, его никто не увидит. Но от этого он не станет менее смертоносным.
— Вы совершаете огромную ошибку, Ковакс.
— Я так не думаю. — Я кивком указал на поредевшие ряды машин на стоянке. — Проходим прямо, на улице поворачиваем налево. Идите вперед до тех пор, пока я не прикажу остановиться.
Салливан начал что-то говорить, но я ткнул его дулом «Филипса», и он осекся. Надзиратель спустился по лестнице, а затем пошел вперед, то и дело оглядываясь на меня, пересекая неровный асфальт к осевшим двустворчатым воротам. Их раскрытые створки заржавели на петлях, наверное, ещё лет сто назад.
