Это стало настоящим освобождением. Кружащие антагонизмы провалились внутрь словно сорвавшиеся с орбиты спутники, сгорая дотла в атмосфере, подчиняясь взаимному притяжению, болтавшемуся тяжелыми цепями, которые, разорвавшись, разлились по нервным окончаниям испепеляющим пламенем. Мы пытались целовать друг друга, в то же время заливаясь смехом. Ортега сдавленно вскрикнула, когда мои руки скользнули в разрез кимоно, накрывая большие шершавые соски, твердые, как обрубки веревки. Её грудь вошла мне в ладони так, будто была специально отлита под них. Кимоно соскользнуло с широких, словно у пловчихи, плеч — сначала плавно, затем судорожными рывками. Одним движением я скинул куртку и рубашку, а Ортега тем временем лихорадочно возилась с моим ремнем, расстегивая ширинку и просовывая в неё сильную руку. Я ощутил мозоли на кончиках длинных пальцев.
Каким-то образом мы выбрались из комнаты с экраном и пробрались в каюту на носу, которую я уже видел. Я последовал за Ортегой, не отрывая взгляда от её покачивающихся мускулистых бедер, и, наверное, это был не столько я, сколько Райкер, — потому что я почувствовал себя человеком, возвращающимся домой. Там, в комнате с зеркалами, Ортега откинула голову на смятые простыни, выгибаясь дугой, и я увидел, как проникаю в неё по самое основание, вызывая слабый стон. Она пылала, пылала изнутри, обволакивая меня вязкой жидкостью горячей ванны, а раскаленные полушария её ягодиц обжигали мои бедра, будто клеймо, при каждом прикосновении. Где-то впереди спина Ортеги поднималась и извивалась змеей, а её волосы ниспадали с головы каскадами элегантного хаоса. В зеркалах вокруг я видел, как Райкер протягивает руки, лаская ей грудь, упругий живот, округлые плечи, а она тем временем вздымалась и опускалась, словно океан вокруг яхты. Райкер и Ортега, переплетенные друг с другом; возлюбленные, встретившиеся после долгой разлуки.
Я успел почувствовать, как её охватывает дрожь наслаждения, но взгляд сквозь спутанные волосы, закрывающие лицо, вид её приоткрытого рта лишили меня последних крупиц самообладания. Я расплавился, растекаясь по изгибам её тела, судорожно извергаясь в неё, пока мы наконец не рухнули на кровать. Я ощутил, что выскальзываю из чрева Ортеги, как что-то рожденное им. Кажется, её экстаз ещё продолжался.
Мы молчали очень долго. Яхта вспарывала волны, подчиняясь автоматике, а вокруг нас ледяным потоком истекал опасный холод зеркал, угрожающий отравить, а затем и утопить нашу интимную близость. Пройдет совсем немного времени, и мы уставимся на собственные отражения вместо того, чтобы смотреть друг на друга.
Просунув руку под Ортегу, я нежно перевернул её набок, и мы легли, вжимаясь друг в друга впадинами и выпуклостями, словно две ложки. Я отыскал в зеркале отражение её глаз.
— Куда мы плывем? — тихо спросил я. Пожав плечами, она плотнее прильнула ко мне.
— Запрограммированный цикл, вдоль побережья, затем в открытое море к Гавайям, там разворот и обратно.
— И никто не знает, что мы здесь?
— Только спутники.
— Очень мило. И кому принадлежит все это?
Обернувшись, Ортега бросила на меня взгляд через плечо.
— Райкеру.
— Ого. — Я подчеркнуто отвернулся. — Какой красивый ковер.
Как это ни странно, мои слова вызвали у Ортеги смех. Она повернулась лицом ко мне, осторожно проведя ладонью по щеке, словно опасаясь, что та испачкается или вообще исчезнет.
— Знаешь, я пыталась убедить себя, что это безумие, — прошептала она. — Что это только тело.
— От этого никуда не деться. Сознание тут ни при чем. Если верить психологам, то, что сейчас случилось, не имеет никакого отношения к нашей жизни, точка. Остальное можно списать на разыгравшиеся гормоны, генный инстинкт и феромоны. Печально, но факт.
Ортега провела пальцем по моей скуле.
— По-моему, печального тут ничего нет. Печально то, что мы до такого докатились.
— Кристина Ортега. — Взяв её за кончики пальцев, я нежно их пожал. — Ты настоящая луддитка
[6]
, мать твою. Во имя всего святого, как ты попала на такую работу?
— У меня в семье все были полицейскими. Отец — полицейский. Бабушка — полицейская. Ты знаешь, как это бывает.
— Только не по собственному опыту.
— Да. — Ортега лениво вытянула ногу к зеркальному потолку. — Полагаю, не по собственному опыту.
Скользнув ладонью по ровному животу, я опустился вдоль бедра к колену, нежно переворачивая её и прикасаясь ласковым поцелуем к жесткой щетине выбритых волос на лобке. Ортега начала сопротивляться, возможно, вспомнив про экран в соседней комнате, а может быть, просто давая вытечь из себя смешавшимся сокам наших тел, но быстро сдалась и открылась передо мной. Я приподнял другое бедро, укладывая его себе на плечо, а затем погрузился в неё лицом.
На этот раз Ортега кончила под аккомпанемент нарастающих криков, застревавших в горле в такт с сокращением мышц внизу живота. Все её тело угрем извивалось на кровати, а бедра вздымались вверх, погружая нежную плоть мне в рот. В какой-то момент Ортега перешла на тихий испанский, и певучие интонации этого языка вновь пробудили моё вожделение. Поэтому, когда она затихла, вытягиваясь, я смог опять проникнуть в неё, погружая язык ей в рот в первом поцелуе, который мы разделили с тех пор, как добрались до кровати.
Мы стали двигаться медленно, подстраиваясь под ритм моря за бортом. Казалось, наше единение длилось бесконечно долго, сопровождаемое разговорами, нарастающими от томного бормотания до возбужденных вздохов, переменами позы, нежными покусываниями, хлопками в ладоши, и все это время меня не покидало ощущение, будто я наполнен до краев и вот-вот выплеснусь наружу. Ощущение, от которого болели глаза. Наконец я дал волю и разрядился в Ортегу, чувствуя, как она использует последние мгновения моего ещё твердого естества для того, чтобы самой подняться на вершину наслаждения.
«Чрезвычайные посланники берут то, что им предлагают, — где-то в отдаленных закоулках памяти произнесла Вирджиния Видаура. — И иногда этого должно быть достаточно».
Мы разъединились во второй раз, и тут тяжесть последних двадцати четырех часов придавила меня тяжелыми коврами из соседней комнаты, своим теплом призывая расстаться с сознанием. Последним отчётливым воспоминанием было, как длинное женское тело рядом со мной вытягивается, вжимаясь грудью в спину, кладет на меня руку и уютно оплетает ногами. Мои мыслительные процессы, замедлившись, остановились.
То, что предлагают. Иногда этого бывает. Достаточно.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Когда я проснулся, её уже не было.
Сквозь раздраенные иллюминаторы в каюту проникал солнечный свет. Волнение улеглось, и все же яхта немного покачивалась, показывая то голубое небо с горизонтальными полосками облаков, то спокойную гладь океана Где-то кто-то варил кофе и жарил копченое мясо. Некоторое время я лежал неподвижно, собирая разрозненные обрывки рассудка и пытаясь сложить из них пристойный наряд. Что рассказать Ортеге? Сколько и как это преподнести? Подготовка посланников лениво предложила себя, словно вытащенная из болота туша. Я позволил ей покачаться на поверхности и снова погрузиться в трясину, поглощенный созерцанием солнечных зайчиков, пляшущих на простыне.
