– Наверное. Приду домой, и тут вдруг звонок…
– Дурашка! Ох, какая же ты у меня все-таки дурашка! – говорил он и вытирал носовым платком ее заплаканное лицо. – Все позади. Это был сон, а теперь ты проснулась. Мы уедем куда-нибудь, хочешь?
– Хочу! В Италию!
– В Италию, в Грецию, в Пуэрто-Рико! Куда захотим!
– Я не хочу в Пуэрто-Рико!
– Тогда в Италию, за маленьким черным платьем и шикарной шляпой.
– Почему черным?
– Видел такое в одном журнале мод. Девушка, похожая на тебя, в черном коротеньком платье и черной шляпе с белой лентой и широкими полями.
– Как вдова. Я хочу лиловое!
– Согласен! А шляпу?
– Тоже лиловую. И духи! Чтоб кони дохли!
– Идем, немедленно купим тебе духи, лиловую шляпу, туфли на высоченных каблуках… И вообще я приглашаю тебя в ресторан. Отметим освобождение в узком семейном кругу.
– Я не хочу в ресторан, – Римма остановилась, заглянула ему в лицо. – Все будут смотреть на меня.
– Риммочка, на тебя всегда смотрят. Придется пережить. А потом когда-нибудь ты напишешь книжку и назовешь ее… например, «Исповедь несостоявшегося убийцы»!
– Ни за что! Я все забуду и никогда не буду вспоминать. Ни допросы, ни тех людей, ни страх, ни тоску… Ты знаешь, как там страшно? – Она закрыла лицо руками. – Ты как зверь в клетке…
Он гладил ее по голове. Они снова остановились, не замечая никого и ничего вокруг. Люди обтекали их маленький островок, не выражая неудовольствия. Светило солнце. Радостно гудели автомобили, верещали воробьи, купаясь в лужах ночного дождя, прохожие были прекрасны душой и телом, девушки красивы, как никогда.
Римма с жадным любопытством рассматривала людей. Ей пришло в голову, что у всех этих людей свои проблемы – кто-то потерял близкого, кого-то бросили, кого-то обидели. Им больно, и они страдают. Но жизнь продолжается. Пришла весна, потом придет лето. У человека не одна, а много жизней. В каждой новой жизни человек делается другой – добрее, злее, терпимее или жестче. И она теперь другая… перепуганная и жалкая…
«Глупости! – оборвала она себя. – Я сильная! У меня есть Игорь! – Она сжала его ладонь. – И мы уедем в Италию…»
Она представила себе площадь Треви в Риме – она в маленьком черном льняном платье, босоножках на босу ногу и шляпе с белой лентой, – бросает монетки в знаменитый фонтан. Она кружится, придерживая руками поля шляпы. Взлетают голуби… Картинка получилась такая замечательная, что Римма рассмеялась.
– Что? – спросил Игорь, улыбаясь.
– Мы будем бродить по Риму, – сказала она. – И плавать в гондоле в Венеции.
– Конечно! А гондольер отложит весло и споет тебе баркаролу, аккомпанируя себе на старинной гитаре с красным бантом. А потом ты познакомишься с каким-нибудь дожем или графом, и он увезет тебя в свой замок. Все наши девушки выходят замуж за итальянских аристократов.
– Почему?
– Наверное, в Италии их больше, чем в любом другом месте. И все они любят северных женщин.
– Я не хочу итальянского аристократа!
– Глупая! Не понимаешь своего счастья.
– Понимаю. И не мечтай – я никуда от тебя не денусь.
– Никогда-никогда?
– Никогда-никогда!
– Согласен!
Игорь изо всех сил старался сохранить бодрый тон, с болью понимая, что нелепая и глупая история убила что-то в его девушке и изменила что-то в их отношениях. Он ловил себя на том, что подбирает слова и не знает толком, что сказать. Он испытывал болезненную жалость к Римме, видя морщинки в уголках ее глаз и седые ниточки на висках, которых раньше не было. Не узнавал в притихшей плачущей женщине ослепительной, острой на язык красавицы Риммы. Поникшие плечи ее, запах чего-то… – дезинфекции? казенного дома? – от ее платья…
В болезненной его жалости и нежности не было ничего от былого пыла и страсти любовника…
«Это вернется, – говорил он себе. – Это вернется. Произошло чудо, и мы должны к нему привыкнуть».
Но была мысль, которую он прятал на самое дно сознания: убийство! Попытка убийства. И, если бы не Римма, кто знает… возможно, Лида была бы жива. Рыдаев рассказал ему, как это произошло. Вероятно, той женщине и в голову не пришло бы убивать Лиду, она ведь мошенница, а не убийца. «Якубовская сыграла роль рокового пальца, нажавшего на курок судьбы», – претенциозно сказал мэтр Рыдаев.
Он вспомнил, как навестил брата… рассказывал ему, что Лиды нет… умерла. Станислав сидел, сложив руки на коленях, смотрел куда-то поверх его головы. А он, Игорь, плакал и повторял:
– Стас, Лида умерла, нет больше Лиды!
А Стас вдруг погладил его по мокрой щеке и улыбнулся, в глазах его промелькнуло что-то похожее на… сострадание и боль. Он смотрел в лицо Стасу, чувствуя, как холодок пробегает по спине и плечам, стягивая кожу.
– Стас, – пробормотал он, – ты понимаешь?
Но миг ускользнул, лицо брата снова было тускло-невыразительным, а взгляд ушел в пространство.
– Стас! – закричал он, хватая брата за плечи и тряся его. – Стас, скажи хоть что-нибудь! Я же знаю, что ты понимаешь! Скажи! Не оставляй меня!
Голова Стаса болталась из стороны в сторону, как у игрушечного паяца, он вцепился в подлокотники своего кресла, не пытаясь вырваться из братовых рук, не протестуя, не издавая ни звука. Он опомнился и выпустил брата, закрыл лицо руками и зарыдал. Стас молча сидел рядом. Никак не реагировал, был похож на растение. Ушел…
Римма внимательно смотрела на Игоря, и ему стало неприятно, словно она могла прочитать его мысли. Он улыбнулся ей, но она не ответила на улыбку. На лице ее застыли тревога и печаль. Страх кольнул его в сердце. Он не испытывал ничего к стоявшей перед ним женщине..
Пока он навещал ее там, в тюрьме, почему-то было проще. Он искренне жалел ее и утешал. Строил планы на будущее. А теперь она на свободе, и он не знает, что ей сказать. Что-то безвозвратно ушло из их отношений. Ему казалось, что некий злой и проказливый бесенок, затаив дыхание, подсматривает за ним, и на злорадной его мордочке написано: «Я все про тебя понимаю!» Значит, когда он утешал ее, он знал в глубине души, что говорит неправду, что ничего уже у них не будет? Предавал ее? Знал, что она проведет в тюрьме несколько лет, и он сначала будет приезжать к ней часто, потом все реже и реже, пока не прекратит совсем. Сейчас, когда она на свободе и кошмар закончился, вместо радости он испытывал тоску и неуверенность.
«Знает ли человек себя до конца? – думал он. – До самых глубоких глубин? Двойного дна? Тройного? Всех пропастей, трещин и ям души?»
– Риммочка, – сказал он виновато, целуя ее в лоб, – тут же мелькнуло воспоминание, как он в последний раз целовал Лиду, и ее лоб был ледяным. – Риммочка, я должен бежать. – Он заставил себя посмотреть ей в глаза. – Я обещал. Меня ждут дома.
