Алтунин подумал, что он, кажется, тоже в это верит. Может, не с первого, а со второго, но первый раз был столь мимолетным и не располагающим к проявлению каких-либо чувств, кроме стыда, что его можно не принимать в расчет. Очень хотелось спросить, почему Надежда считает любовь с первого взгляда чушью, но вместо этого он спросил о другом.
— Можете получше вспомнить этого представительного друга, Надежда Степановна? Мне может пригодиться все, любая, даже самая незначительная мелочь. Шрам на щеке, картавость, хромота…
— Что-то серьезное, да? — снова спросила Надежда.
— Я сейчас не могу вам всего сказать, не имею права. Но как только смогу, то приду и все расскажу, договорились? — предложил Алтунин.
Как у него вырвалось это «приду и все расскажу», осталось загадкой. Сроду ни у Алтунина, ни у кого-то из его коллег не было заведено приходить и рассказывать свидетелям, чем закончилось дело. Кому надо — на суде узнает. А тут — на тебе. И ведь не обманывал нисколько, собрался прийти и рассказать на полном серьезе. Чудеса!
— Хорошо, — кивнула Надежда и наморщила лоб, вспоминая.
Обычно, наморщив лоб, люди дурнеют, становятся похожими на обезьян, но ей шло даже это — как-то очень мило получалось и очень непосредственно.
— С речью у него все было в порядке, хромать он не хромал и шрамов никаких я не заметила, но левый глаз у него, кажется, был меньше правого… — сказала она спустя минуту. — Или это из-за очков мне так показалось… Нет, точно, — левое веко у него было опущено. Так, что на зрачок наползало. Да, точно.
— Левый, Надежда Степановна, не правый? — на всякий случай уточнил Алтунин.
— Точно левый, — подтвердила Надежда.
Ехать с Надеждой в МУР, чтобы предъявлять ей там фотографии для опознания, означало бы катастрофическую потерю времени. Но на этот случай у Алтунина был свой прием. Спасибо традиции развешивать повсюду и печатать в газетах портреты руководителей партии и государства.
— Надежда Степановна, а вот если представить себе лицо товарища Жданова, но без усов и с залысинами, то не будет ли оно похоже на лицо этого человека? В очках и с опущенным веком?
— Будет, — после небольшой паузы кивнула Надежда. — Только этот Полинин друг чуть помоложе. Лет на пять-семь.
Алтунину захотелось вскочить, подхватить Надежду на руки, расцеловать и закружить по комнате. Но вместо этого он встал и церемонно распрощался:
— Спасибо за чай и ценные сведения, Надежда Степановна. Вы очень помогли следствию. В скором будущем мы с вами непременно встретимся, и тогда я отвечу на ваши вопросы. А сейчас, извините, служба! Вынужден бежать! Спасибо вам. Кстати, а где вы работаете?
— Преподаю русский язык и литературу в двадцать шестой школе на Якиманке.
— Русский язык и литературу? — переспросил Алтунин. — Замечательные предметы! Самые мои любимые!
Соврал, потому что самым (и единственным) любимым его предметом была история, но соврал так убедительно, что сам себе поверил.
— И школу вашу знаю прекрасно! — продолжил радоваться Алтунин. — В ней Валерка… Извините. Мне пора.
Вовремя спохватился — вряд ли педагогу было бы приятно напоминание о том, что в его школе учились юный, но очень наглый и жестокий бандит Валерка Ветлугин по кличке Гугенот (редкая кличка, Валерка сам ее себе придумал), а также двое его сообщников.
Из ближайшего телефонного автомата Алтунин, всегда имевший при себе запас пятнадцатикопеечных монет, позвонил в МУР дежурному и попросил выслать двоих, а лучше — троих человек в парк Горького к ресторану «Дон».
— Если я к тому времени не успею подъехать, пусть заходят и берут Леонида Гомозова, кличка Снайпер…
— Кличку Лени мог бы и не говорить! — хохотнул дежурный. — Кто ж его не знает! Что он натворил?
— Кассу магазина Особторга взял сегодня утром.
— Вот как! Высылаю группу…
При развитом мышлении и хорошем знании обстановки легко выстраиваются правильные версии. Ясно было, что открыла дверь преступникам Литвякова, открыла и была сразу же убита. Кому из посторонних она могла открыть дверь? Только кому-то из близких, пришедших по срочному делу, — что-то передать, забрать ключи от квартиры или, скажем, попрощаться перед отъездом. Родственников у Литвяковой в Москве не было, но продавщицы Фалалеева и Клинкова сообщили, что у нее недавно, после перерыва в несколько месяцев, появился какой-то мужчина, с которым она ходила в театры и рестораны, но рассказывать о нем не рассказывала, только подарками хвасталась, в частности, сережками и шарфиком. Упоминала она и о какой-то «роскошной чернобурочке», которую ей тоже подарил кавалер.
Узнать по характерной примете рецидивиста Гомозова по прозвищу Снайпер не составило труда. Правда, Гомозов никогда не носил очков, но и ежу было ясно, что он нацепил их только для маскировки, чтобы не так сильно был заметен его полуприкрытый левый глаз, за который Леня и получил свою кличку. Ну, а зная Ленины привычки и принимая во внимание его ум и тертость, можно было с уверенностью предположить, что сразу после дела Леня никуда не подорвет, а будет тихо отсиживаться в Москве. После любого более-менее громкого дела участковые, да и вся остальная милиция тоже, обращают самое пристальное внимание на то, кто из уголовного элемента внезапно сорвался с насиженного места и ударился в бега. «Побег служит косвенным доказательством вины», не столько в шутку, сколько всерьез говорят сотрудники органов. С другой стороны, Леня просто не мог не «обмыть дельце» в своем любимом ресторане. Девяносто процентов за то, что его можно будет взять там, и десять за то, что он пьянствует у себя дома на углу Трубниковского и Дурновского переулков.
Алтунин торопился. Он остановил проезжавший мимо грузовик, показал удостоверение и велел везти себя в Парк Горького. Порожний грузовик ехал быстро, но тем не менее, Алтунин успел к шапочному разбору — к тому моменту, когда Леню и еще одного незнакомого Алтунину мужика, коренастого скуластого брюнета, сажали в автобус. Лица обоих были украшены ссадинами и кровоподтеками.
— Сопротивлялись, гады, драться полезли, — гордо сообщил Алтунину Семенцов, раскрасневшийся, но очень довольный.
Колоться Леня начал еще в автобусе, причем по собственной инициативе. Обещал сдать все взятое и возместить сумму, которую уже успел спустить, из лагерного заработка.
— Не волнуйся, Леня, — спокойно, по-свойски, сказал ему Алтунин. — То, что ты потратил, государство спишет в расход. Вместе с тобой.
В его понимании не было хуже дела, чем вот так, как Леня, втереться в доверие к женщине, изображать любовь, а потом хладнокровно убить. Это уже не преступление, а фашизм какой-то.
14
Это был маленький личный триумф со всеми полагающимися атрибутами — скупой похвалой руководства, одобрительным: «Умеешь, Алтунин» от начальника отдела, поздравлениями товарищей, фотографией для статьи в стенгазете… Заголовок «Пришел. Увидел. Раскрыл» Алтунину не нравился, но все остальные одобрили.
