— Мам, Адриан открывает шампанское! Он попросил позвать тебя…
Мари встала и, улыбаясь, сказала сыну:
— Иди обними меня, мой взрослый маленький мальчик! Мне сегодня нездоровится.
Поль прижал мать к груди и спросил с беспокойством:
— Что с тобой, мам?
— Мне грустно… В праздники я часто вспоминаю детство, счастливые дни, когда я жила с твоим дедушкой Жаном в «Бори». Когда мы жили там все вместе и с нами была Леони…
Юноша улыбнулся:
— Я тоже скучаю по дедушке, по Леони и по папе тоже. Но мы и здесь, в Коррезе, очень счастливы. Я обожаю тебя, мамочка, и давно хочу тебе сказать: ты самая красивая женщина в Обазине!
— Спасибо, дорогой! Я тебе не верю, но все равно мне приятно! Идем к гостям…
* * *
Когда шампанское было выпито и с блюда исчезло последнее печенье, Лизон принесла кофе и конфеты домашнего приготовления. Адриан и Ришар оживленно беседовали. Жак, Женевьева и Жильбер с озадаченным видом прислушивались к разговору.
Адриан, не скрывая волнения, говорил о том, что рейхсканцлер Германии Адольф Гитлер, который два года назад получил все полномочия главы государства и стал верховным главнокомандующим, ввел в начале марта свои войска в Рейнскую демилитаризованную зону. Франция заволновалась, вспомнив кровавую «Ночь длинных ножей»
[22]
30 июня 1924 года. Жак, которому эти новости решительно не нравились, нахмурился.
Мари стало лучше, и она убедила Нанетт выйти прогуляться по саду.
Две женщины, одна стройная и крепкая, в синем платье, вторая — по-старчески сгорбленная, шли, взявшись за руки.
— Посмотри, Нан, мои тюльпаны уже проросли, я посадила новый сорт. Знала бы ты, как я люблю свой сад! Вечером, после работы, я всегда выхожу сюда подышать воздухом, зимой и летом, всегда!
— Ты устаешь, потому что много работаешь, моя девочка! Даешь уроки в школе, а дома ждут четверо детей… Правда, трое старших заметно подросли, но для меня они всегда останутся любимыми крошками! Жак уже высадил чеснок. У него в последнее время болит спина, и разогнуться становится все труднее… Да и денег у нас мало, приходится считать каждое су…
Мари вздохнула. Шли годы, и Нанетт все так же жаловалась на судьбу. Больше всего пожилая женщина боялась оказаться на улице, без крыши над головой, и никому не удавалось убедить ее в том, что этого никогда не случится. Даже Лизон, девочка очень добрая и терпеливая, иной раз предпочитала не оставаться с бабушкой надолго, чтобы не слушать ее стенания. И только при взгляде на Камиллу морщинистое лицо Нанетт расцветало улыбкой. Она разучила с малышкой все считалочки на французском и патуа, какие только знала.
— Нан, милая, не терзайся понапрасну, я рядом, тебе ни о чем не надо беспокоиться. Мы с Адрианом всегда будем вам помогать!
— А разве это не несчастье — зависеть от вас? — плаксиво отозвалась Нанетт. — А твоя Леони? Почему она сегодня не пришла?
Мари не сразу нашлась, что ответить. Нанетт коснулась больного места. Мари не хотелось об этом говорить. Было так странно увидеть в коридоре приюта исхудавшую Леони, одетую в черное платье, с монашеским покровом на голове…
Нанетт между тем задала следующий вопрос:
— Что нового слышно от Леони?
— Я давно ее не видела. Знаю, что на днях она приняла постриг, а до этого год была послушницей. Мать Мари-де-Гонзаг решила, что ее выбор продиктован сердцем. Но одно могу сказать тебе точно: Леони сильно изменилась, ты бы не узнала ее при встрече…
Мари замолчала. Больше года назад к матери-настоятельнице явилась посетительница, одетая в серый костюм, с лицом, скрытым под вуалью. Молодая женщина рассказала, что когда-то была воспитанницей этого приюта, в те времена, когда им руководила мать Мари-Ансельм. Дрожащим от волнения голосом она попросила принять ее послушницей. За этим заявлением последовала длительная беседа, целью которой было выяснение обстоятельств, продиктовавших такое решение. Сестра Юлианна, которую попросили принести для посетительницы лимонаду, узнала ее в одно мгновение. После обеда, когда Мари пришла навестить мадемуазель Берже, сестра-кухарка отвела ее в сторону и сказала: «Угадай, кто сейчас сидит в кабинете матери Мари-де-Гонзаг! Леони! Наша Леони!»
Мари прекрасно помнила, как она разволновалась при этом известии. Она ничего не слышала о Леони после их с Адрианом свадьбы. И вот Леони приехала в Обазин, но не затем, чтобы увидеть подругу детства, поговорить с ней, Мари… Нет! В это невозможно было поверить: всегда такая элегантная, энергичная, неутомимая путешественница, Леони твердо решила стать монахиней здесь, под крышей древнего аббатства, где она росла! Более того, первые месяцы после пострига Леони решила провести в одиночестве, соблюдая обет молчания. Это решение исключало любые контакты с Мари, которая очень сожалела о том, что не может поговорить с той, кого когда-то считала своей приемной сестрой.
Нанетт, которая на какое-то время оставила Мари наедине с ее мыслями, пробормотала:
— Вот уж бывают на свете чудеса: Леони — и вдруг монахиня!
— Нан, нельзя так! Каждый волен поступать по своему усмотрению.
Услышав голосок Лизон, Мари вздрогнула. Дочка звала ее из окна кухни:
— Мам! Возвращайтесь в дом, к тебе пришли!
* * *
В вестибюле хозяйку дома дожидались Мари-Эллен, дочка мясника, с подружкой Амели. Обе девочки были в нарядных платьях, с красивыми прическами. Сзади стояла Ирэн, у нее в руке был букетик фиалок. Супруга мясника поспешила сказать, улыбаясь:
— Поздравляем с днем рождения, Мари! Лизон проболталась о том, что у вас сегодня праздник, вот мы и решили зайти поцеловать вас в щечку! Мари-Эллен ни за что бы не пропустила такое событие!
Девочка, которой уже исполнилось восемь, взяла цветы у матери и протянула их Мари.
— Спасибо, моя крошка! Я очень тронута! Прошу вас, проходите! Я угощу вас тортом, у нас осталось немного… Мне очень приятно, что вы пришли!
Мари-Эллен замялась:
— Но сначала, мадам Мари, мы с Амели хотим спеть вам песенку. Нас мама научила! Это будет наш подарок ко дню рождения!
Ирэн улыбнулась:
— О, это они сами придумали! Решили спеть вам припев из песни Жана Сегюреля.
Амели и Мари-Эллен взялись за руки и, навесив на мордашки серьезное выражение, запели:
Больше, чем парижские улицы,
она любит вересковые заросли,
Потому что здесь она выросла,
Среди красивых холмов.
Когда цветет вереск на горных склонах в Монедьер,
Какими неважными становятся заботы,
обуревающие жителей Парижа!
Матильда, услышав пение, прибежала в вестибюль. Как только девочки закончили петь, она увела их в столовую. Ирэн последовала за ними.
