— What’s the trouble?
[57]
— спросил он хрипло и, не дожидаясь ответа, засунул голову под капот.
Дождь припустил сильнее, но шофер не обращал на него внимания. Он не злился, не ругался, не плевался, но терпеливо осмотрел двигатель, что-то открутил, прочистил, поставил на место. Двигатель чихнул, фыркнул и заревел. Мужчина радостно улыбнулся.
— Good luck!
[58]
— крикнул он из кабины грузовика.
Егор сел за руль. У него не было ни друзей, ни денег, ни водительских прав, ни дома, ни цели. По мокрой, извилистой горной дороге он ехал неизвестно куда.
44
Егор Карновский впервые остался один на один с суровой, беспощадной жизнью. Он чувствовал себя, как домашний пес, который, потеряв хозяина, мечется по улицам и не может найти себе места среди свирепых и закаленных бродячих собак.
Денег не было даже на галлон бензина. На заправке он попробовал попросить несколько галлонов в долг. Заправщик в черной кожаной куртке, на которой было написано имя Джонни, надраивал свою машину, заляпанную грязью. Егор пообещал, что сразу расплатится, как только найдет заработок где-нибудь неподалеку, но заправщик только посмотрел на него, как на дурака, и вернулся к своему занятию. Обиднее всего было то, что он даже не посчитал нужным ответить. Егор в одну секунду возненавидел Джонни, и его кожаную куртку, и подстриженные усы над презрительно поджатыми губами. Захотелось плюнуть и уехать, но ехать было не на чем. Егор проглотил комок слюны вместе с обидой.
— Я могу помыть вам машину, сэр, — сказал он.
Заправщик промолчал. Егор понял, что не добьется ничего, кроме унижения. Он вытащил из кармана ручку, подарок матери, и предложил поменять на бензин, но заправщик даже не взглянул. Лишь когда Егор предложил ему лысое запасное колесо, он кратко ответил:
— Два галлона.
Егор был так растерян, что даже не попросил наполнить бак, как собирался.
— Сэр, дайте хотя бы пять, — пробормотал он.
Заправщик отвернулся к своей машине. Пришлось согласиться.
— Снимай колесо и клади вон там, — показал Джонни.
Счетчик на бензоколонке звякнул два раза.
Дальше обиды и унижения пошли косяком. Пока бензин не кончился, Егор объезжал фермы и на очень вежливом английском просил любую работу. Но фермеры, как и заправщик, тоже были скупы на слова и даже не отвечали. Покуривая трубки, они глядели на долговязого, худого и слабого парня и молча качали головой. Только один фермер велел Егору показать ладони. Егор не понял. Тогда фермер сам взял его за руку, осмотрел ее и отпустил осторожно, будто она была сделана из стекла.
— Мне нужен работник, — сказал он, — а не студент колледжа.
— Я не студент колледжа, сэр, — возразил Егор.
— А зря, — заметил фермер. — Для тебя там самое место.
Егор поехал дальше. Подаренная матерью ручка все-таки пригодилась. Хозяин придорожного ресторанчика «Хижина дяди Тома», смуглый грек с волосатыми руками, дал за нее два гамбургера и чашку кофе. Поев, Егор снова двинулся в путь, но никто не хотел его нанимать. На последней заправке, до которой он с трудом дотянул, Егор даже не решился завести речь о бензине в кредит. Снять с машины уже было нечего, и он предложил саму машину. Сперва хозяин и слушать не захотел. Его дело продавать бензин, а не покупать всякий хлам. Пускай парень идет к скупщикам металлолома. Но потом смягчился и согласился взять развалюху за пять долларов. Егор робко возразил, что заплатил за нее двадцать.
— Повезло же продавцу! — хохотнул заправщик.
Других доводов у Егора не было. Он расстался с машиной и лисьим хвостом, который должен был принести удачу. С сумкой в одной руке, дождевиком в другой и пятью долларами в кармане он останавливал на шоссе попутки и просил подвезти.
— Беженец? — спрашивали водители.
— Нет, сэр, — отвечал Егор с сильным немецким акцентом, досадуя, что в нем узнали изгнанника.
В еврейских летних лагерях, где он искал работу, Егор тоже себя не выдавал, когда его расспрашивали, кто он и откуда. Он ехал и ехал, куда его соглашались подвезти. Ему было все равно. У него остались только одиночество и позор, позор человека, у которого ни денег в кармане, ни силы в руках.
Пока было тепло, он путешествовал, находя пропитание и унижения где попало. В летнем лагере он с утра до ночи мыл посуду на грязной, вонючей кухне, пока не нашли, что он слишком медлителен и бьет слишком много тарелок. Получив за работу обед и пару долларов, он двинулся дальше. Подрядился ворошить сено, но фермер быстро увидел, что он не умеет держать вилы, и предложил Егору убираться туда, откуда он пришел. Однако Егор переночевал в амбаре и успел три раза поесть. Однажды его наняли собирать в саду падалицу, на этой работе он продержался целую неделю. Болела спина, но зато платили доллар в день, кормили и можно было ночевать в сарае. Работники смеялись над его акцентом, городским видом и хилым сложением. Больше всех отравлял жизнь старый бродяга, картежник и пьяница. Он выпрашивал у Егора деньги на выпивку и при этом обращался с ним, как со слугой. Чтобы добиться его расположения, Егор согласился сыграть в карты и проиграл половину недельного заработка, но это не помогло, бродяга стал цепляться к нему еще больше. Однажды он заявил, что Егор его оскорбил, и вызвал его на драку. Рабочие, радуясь развлечению, собрались в круг, но Егор даже не решился приблизиться к рослому, опытному противнику и бежал под свист и насмешки. С двумя последними долларами в кармане он болтался по дорогам, питался в ресторанчиках самыми дешевыми сосисками и ночевал где придется. По ночам он вытаскивал из кармана фотографию матери, последнее, что у него осталось. Он думал, что, наверно, мать беспокоится, разыскивает его, надо бы написать ей пару слов. Но чем больше проходило времени, тем труднее было это сделать. Все сильнее становилось равнодушие ко всему и ко всем, а особенно к себе. Он привык к бродяжничеству. Его крышей стало небо, а стенами горы.
Зеленые леса стали красно-желто-золотыми, дни короткими, а ночи длинными и холодными. В воздухе летала паутина. Летние лагеря опустели. На бедных фермах, окруженных оградами из ржавой проволоки, стало тихо, будто хозяева их покинули. Начались дожди. Ветер качал деревья, срывал с них листья. Казалось, Егор Карновский остался один в осенних горах. Ботинки почти развалились, грязная рубашка прилипла к телу, брюки истрепались. Он забыл, когда последний раз стригся и брился. Фермеры гнали его, когда он спрашивал, нет ли какой работы, их жены его пугались, собаки, вечные враги бродяг и оборванцев, бросались на него с лаем. Когда он брел по шоссе, водители притормаживали, сигналили и кричали:
— Эй, ты! Купил бы себе лимузин, на нем лучше, чем пешком!
Он хотел вернуться в Нью-Йорк. Хорошие машины проносились мимо, только шоферы грузовиков иногда немного подвозили его и даже угощали сигаретами. Один из них довез его до самого города и высадил недалеко от порта.
