— Я не еврей, сэр, — ответил он с холодным презрением.
Пока учитель говорил, Егор Карновский испытывал к своему защитнику не благодарность, а только пренебрежение и гнев. Ему не нравились низкорослые, кучерявые, смуглые очкарики, у которых расовая принадлежность была написана на лице. Глядя на таких, он вспоминал, что сам один из них. Они напоминали ему о карикатурах из немецких газет. Он был оскорблен тем, что носатый очкастый человечек с компрометирующей фамилией, которой он «там» стыдился бы и правильно бы делал, вдруг стал защищать его, Йоахима Георга Гольбека. И главное, мистер Леви представил его классу как еврея, своего соплеменника. Егор не хотел иметь с ним ничего общего и сказал ему об этом в глаза.
Мистер Барнет Леви на секунду растерялся, когда этот переросток, за которого он вступился, вдруг выставил его дураком. Как любой еврей сразу распознает своего, так и мистер Леви увидел соплеменника в этом долговязом парне. Но учитель знал, что класс — не место для дискуссий на эту тему, и поспешил закончить разговор:
— Оставим расовые вопросы специалистам из-за океана. Мы не занимаемся подобными исследованиями. А теперь продолжим урок.
С этого дня между учеником Егором Карновским и учителем Барнетом Леви установилась тихая неприязнь. Егор вообще давно не любил учителей и перенес свою ненависть на мистера Леви. При этом он хотел понравиться светловолосым одноклассникам. Его тянуло к ним, но в то же время он их побаивался. Егор разделил учеников на две группы. Одни — голубоглазые и светловолосые, с которыми он хотел сдружиться, хоть и опасался, что они не примут его из-за примеси еврейской крови и будут относиться к нему так же, как «там». Другие — смуглые и черноглазые. Этих он не боялся, но презирал и сторонился их, потому что в душе чувствовал себя таким же, как они. Перед первыми он заискивал, на вторых смотрел свысока. Одноклассники быстро заметили и его трусость, и наглость. Свободные, веселые, шумные, они вместе играли на переменах, один мог обозвать другого «wop», «sheeny» или «nigger»
[51]
, но все обиды тут же забывались, когда они брались за мяч, и никто никого не презирал. Они невзлюбили робкого, заносчивого, подобострастного и наглого новичка со смешным акцентом.
Егор пытался мстить тем, что всячески унижал их страну и расхваливал ту, из которой приехал. Он и сам знал, что это, ложь, но до небес превозносил все немецкое: немецких солдат, полицейских, моряков и спортсменов, которым американские и в подметки не годились. Неловкий и слабый, он боялся принимать участие в играх, но говорил, что просто не хочет, потому что местные игры — это чушь собачья. Рассерженные мальчишки вызвали его на драку, чтобы посмотреть, кто сильнее, Америка или Европа. Егор не принял вызова, и его стали в глаза называть трусом и зазнайкой. А он притворялся больным и нарочно опаздывал на уроки, чтобы поменьше видеться с одноклассниками и мистером Леви. Назло учителю он не делал домашних заданий. Доктор Карновский понимал, что сын прикидывается больным, и ругал его, а Егор злился на отца за его проницательность. Ничто не могло укрыться от внимательных черных глаз Карновского, он видел Егора насквозь. Сын боялся отцовского взгляда. Но еще хуже были глаза деда, Довида Карновского, который стал часто заходить в гости.
Здесь Довид Карновский гораздо сильнее ощущал себя евреем. Он перестал подстригать бородку. По-еврейски он говорил теперь намного чаще, чем по-немецки, то и дело вспоминал о синагоге, заповедях, субботе и прочих подобных вещах. У него вдруг прорезалась певучая еврейская интонация, как у тех, кто жил на Драгонер-штрассе. Она ужасно бесила Егора. Но еще больше Драгонер-штрассе приносила в дом бабушка Карновская. Она заглядывала в кастрюли, интересовалась, кошерная ли еда, и совсем вернулась к говору Мелеца, ее уже и понять было невозможно. Дед и бабка не давали Егору покоя.
— Ну, как учеба? — спрашивал Довид Карновский.
— Никак, — грубо отвечал Егор.
Довид Карновский застывал в кресле.
— Плохо! — говорил он наконец. — Рабби Элиша бен-Абуя, величайший ученый и мыслитель, сказал: тот, кто начал учиться смолоду, пишет на новой бумаге, кто в старости — на ветхой, которая скоро рассыплется.
— Плевать мне, что он там сказал, — грубил Егор нарочно, чтобы старик отвязался.
Рассерженный Довид предсказывал, что внук ничего не добьется в жизни, если будет так себя вести. Пора бы одуматься, если он хочет стать приличным человеком, как его отец и все Карновские.
— Больно надо, — отвечал Егор.
Пока муж совсем не вышел из себя, Лея уводила его из комнаты Егора. Она пробовала повлиять на внука лаской, грозила ему пальцем, за то что он так некрасиво разговаривает с дедом, и угощала домашними маковыми коржиками.
— Ешь, мой хороший, чтоб ты был здоров, — уговаривала она Егора.
Егору не хотелось ни ее сладостей, ни ее ласки. Не хотелось ему и принимать друзей, которых для него подыскивали.
Лея была озабочена состоянием Егора не меньше, чем Георг или Тереза, и искала ему друзей, ровесников, которые тоже приехали из-за океана. Лучшим на эту роль ей представлялся Маркус Зелонек, сын Йонаса и Рут и внук Соломона Бурака.
Копия матери, полноватый, добродушный и сентиментальный, Маркус в свои семнадцать лет был гордостью семьи Зелонек. Он был лучшим учеником в классе. Приехав в страну каких-то пару лет назад, он так усердно принялся за учебу, что стремительно перепрыгивал из одного класса в другой, еще и получая медали и грамоты. Учителя не могли на него нарадоваться. Однажды его фотографию даже напечатали в газете. Лея изо всех сил старалась свести Маркуса с внуком, чтобы Егору не было так одиноко. Кроме того, она надеялась, что умничка Маркус подаст внуку хороший пример и пробудит в нем мальчишеское честолюбие.
Конечно, Лея помнила, как нехорошо ее сын поступил когда-то с дочерью Соломона, и не была уверена, что Рут Зелонек отпустит Маркуса к Георгу. Она попыталась деликатно разведать, что и как, но Рут только расцеловала ее и сказала, что, напротив, она будет очень рада встретиться с молодыми Карновскими. Лея, не мешкая, принялась за дело. Обе семьи должны были встретиться у нее дома. И доктор Карновский, и Рут смутились, увидевшись впервые после стольких лет. Георг чересчур заинтересованно принялся расспрашивать Рут, продолжает ли она играть на пианино, а Рут чересчур крепко обняла Терезу Карновскую. Но вместе с неловкостью оба почувствовали искреннюю радость.
Карновские пригласили Зелонеков к себе и попросили непременно привести Маркуса.
Доктор Карновский не знал, как его сын примет гостя, он даже сомневался, что Егор выйдет поздороваться, и взял все в свои руки. Он сам привел Маркуса в комнату Егора.
— Это Маркус, это Егор, — сказал он, улыбаясь. Ему было немного смешно смотреть на мальчишек, которые считают себя взрослыми. — Познакомьтесь.
И он вышел, закрыв за собой дверь: пускай дальше сами разбираются.
