У мистера Веврика так свело правую руку, что он не мог ни молоток выпустить из руки, ни перестать заколачивать гвоздь.
— Джорджи, — пробормотал он, — а как же мосты?
— Больше никаких мостов, па, — сердито сказал Джорджи. — На один мост здесь тысяча инженеров… А еврею вообще ничего не светит… Они спрашивают, в какую чёрч
[85]
ты ходишь молиться.
Мистер Веврик выронил молоток. Все мечты о себе и о Джорджи, которые он лелеял несколько спокойных лет, сидя среди металлолома, испарились в один миг.
— Боже, — спросил он у закопченных балок своей сторки, — за что мне такое наказание?
Но Джорджи не был ни капельки огорчен. Он быстро отрезал себе ломоть хлеба, жирно намазал его маслом и, откусив огромный кусок, начал с полным ртом говорить в темный угол, где его мать горбилась над кастрюлями.
— Знаешь, ма, — сказал он, — у меня есть свит-харт
[86]
. Ее зовут Роуз. Я хочу привести ее сюда, ма…
Мать подняла глаза на своего долговязого сына.
— Только не сюда, Джорджи, — взмолилась она, — здесь как в богадельне. Мне стыдно перед чужими людьми…
— Но Роуз не чужая, — сказал Джорджи, откусывая кусок хлеба, — Роуз моя жена, ма…
Мистер Веврик и его жена встретились взглядами да так и замерли, вытаращив друг на друга глаза. Они не поверили собственным ушам и хотели найти в глазах друг у друга подтверждение тому, что это не шутка, которую Джорджи устроил, чтобы немного посмеяться над стариками. Но прежде чем им удалось прийти в себя, Джорджи вышел на улицу, свистнул и тут же привел в подвал девушку, разодетую в пух и прах, которая рядом с Джорджи в коротком свитере и широких измятых вельветовых штанах выглядела еще наряднее, чем была на самом деле.
— Careful, honey
[87]
, — предупредил он ее, помогая спуститься по ступенькам в подвал, и сразу же представил родителям: — Это Роуз, моя маленькая женушка… А это мои па и ма… Nice people, Rose…
[88]
Оба, и отец, и мать, не могли вымолвить ни слова. Для них это было чересчур. Они в оцепенении смотрели на маленькую чернявую девушку, которая, как драгоценная искра, сияла посреди темного, бедного подвала. Она доставала Джорджи до груди. Маленькой рукой, на которой поблескивали бриллиантовые колечки, она вцепилась в большую, поросшую рыжими волосами лапу Джорджи.
— How do you do?
[89]
— испуганно сказала она, переводя блестящие черные глаза со старика на его жену и обратно.
Ее белые частые зубки сверкали как жемчуг между подвижными, густо накрашенными губами. Зеленое перышко, торчащее на красной шляпке, нервно дрожало.
Первой пришла в себя мисес Веврик, она оставила свои кастрюли, принесла стул, предварительно обтерев его фартуком, и предложила незнакомке сесть. Маленькая, проворная как ртуть дамочка припала к сутулой женщине и красными, напомаженными губками перемазала ей все лицо.
— I'т so glad, та
[90]
, — с жаром промурлыкала она и прижала к своей груди старую изможденную женщину.
Джорджи стоял и белозубо смеялся от радости.
— Па, — позвал он отца, — поцелуйся с Роуз.
Отец не отвечал… Джорджи не понимал почему.
— What's the matter?
[91]
— спросил он удивленно. — Мы уже давно любим друг друга, и мы зарегистрировались. Это было просто фан…
Для мистера Веврика это было уже слишком. Долговязый юнец, который вместо диплома инженера неожиданно притащил к нему в дом невестку, привел его в бешенство. Этот новоиспеченный супруг вел себя совсем как ребенок. Во всем чувствовалась его безответственность: и в его коротком свитере с вышитым именем, и в его смехе, но более всего в его беззаботных словах о том, что жениться — это просто фан. Еще ни разу в жизни мистер Веврик не слышал, чтобы так говорили о женитьбе. Его стариковская кровь закипела.
— Мазл-тов! — сердито крикнул он своей невестке, которую увидел первый раз в жизни. — Вы бы лучше еще подождали и пригласили бы нас прямо на обрезание… Мы бы вдвойне порадовались…
Миссис Веврик не могла этого слышать.
— Что ты говоришь? — пристыдила она мужа, заламывая руки. — Побойся Бога.
Но мистер Веврик не боялся Бога.
— Золотой ты мой добытчик, — кричал он сыну, — я на тебя больше не стану горбатиться… Сам будешь содержать свою Роуз… Сам…
Джорджи, словно ребенка, обнял большой рукой свою маленькую перепуганную жену и перебил разгневанного отца.
— Never mind, paps
[92]
, — беззаботно сказал он, — я скоро найду какую-нибудь работу. Вот увидишь! Для Роуз я все сделаю…
— You are a honey, a sweetheart
[93]
, — жарко промурлыкала маленькая женушка и вцепилась наманикюренными ноготками в коротковатый рукав его зеленого свитера. — Никто меня у тебя не отнимет… Никто.
С женушкой в одной руке и недоеденным яблоком в другой Джорджи покинул родительский подвал.
3
Еще хуже, чем у себя дома, Джорджи Веврик был принят в доме своих тестя и тещи, когда Роуз привела его, рыжего и долговязого, чтобы получить поздравления. Так же, как продавец металлолома мистер Веврик, из подвала в Ист-Сайде, его сват, мистер Бакалейник, владелец нескольких домов в Аптауне
[94]
, надеялся, что в его семье появится доктор. От своих сыновей он этого не добился. Сколько мистер Бакалейник ни тратил денег на учителей, учиться они не хотели. Но от своей единственной дочери он ждал, что она порадует его мужем-доктором.
В большом, богатом собственном доме, в котором он жил со своей семьей, мистер Бакалейник даже перестал сдавать первый этаж, держа его наготове для зятя-доктора, как только того пошлет Бог.
Но большая квартира в доме мистера Бакалейника пустовала не для какого-то зятя вообще. У мистера Бакалейника были свои виды.
В синагоге «Шаарей Ерушалаим»
[95]
, где мистер Бакалейник уже долгое время был президентом
[96]
, молился преподобный Финкельштейн, чернявый, пронырливый человечек, который у себя на родине, в Литве, был маклером и шадхеном, а в Нью-Йорке стал распорядителем свадеб и моэлем и поэтому титуловал себя «преподобный». Вот у этого-то преподобного Финкельштейна, чей язык был так же остер, как и его нож для обрезания, был сын-доктор, только что окончивший курс и работавший врачом в приличной больнице. Преподобный Финкельштейн благодаря знакомству с врачами и медицинскими сестрами тех больниц, где он делал обрезания, добился того, чтобы его сын быстро получил место в больнице, и не абы в какой, а в большой, известной, такой, в которой можно сделать хорошую карьеру.
