Сказать, что вампиры и оборотни не ладят между собой – это ничего не сказать. Возможно, их ненависть друг к другу вызвана тем, что они хищники, а может быть, Тони был прав, когда говорил, что оборотни смертельно завидуют вампирам, потому что те бессмертны. Как бы то ни было, дружат они как огонь и вода. Когда же дело доходит до драки, начинается светопреставление – льются потоки крови, летят клочья шерсти. Вот и сейчас я ожидала жестокой стычки, но вампиры не произнесли ни слова, и только Раф крепче сжал мою руку, а Луи Сезар кивнул в знак приветствия, словно каждый день встречался на лестнице с громадными волками.
– Себастьян! Рад тебя видеть.
Ответа не последовало, поскольку оборотень находился в зверином обличье; тем не менее задирать вампиров он не стал, а лишь молча проскользнул мимо. Чудеса, да и только. Это вам не Канзас и даже не Атланта.
Наконец мы добрались до конца лестницы; выглянув в окно, я получила возможность убедиться, что мы находимся где угодно, только не в северной Джорджии. Кроме того, я поняла, почему консула так беспокоило время. Видимо, пока я спала на руках у Томаса, прошло больше времени, чем я думала, и меня перенесли не только за границы штата. Краски, которые я увидела за окном, разительно отличались от палитры оттенков любого уголка Джорджии: зеленые и серые тона, характерные для самого сердца Юга, сменились голубыми и темно-синими – тонами, в которые были окрашены небеса и проплывающие по ним облака. Над головой раскинулся усеянный звездами черный шатер, но показавшаяся на горизонте фиолетовая полоска говорила о том, что близится рассвет.
– Скоро рассветет.
Луи Сезар взглянул в окно и распахнул передо мной дверь.
– Ну и пусть себе, – небрежно бросил он. Услышав его бесцеремонный тон, я сузила глаза.
Даже Раф с приближением рассвета становился каким-то напряженным, много говорил, из рук у него все валилось. Чем младше вампир, тем скорее наступает это состояние. У каждого вампира есть что-то вроде внутренней системы безопасности, которая следит, чтобы он не оказался на солнце и не изжарился. А этот француз, похоже, ни о чем не беспокоится. Что ж, либо он обладает невероятной силой, либо просто хороший актер; в любом случае мне от этого не легче.
Пройдя мимо Луи Сезара, я вошла в комнату и огляделась. Она была выкрашена в тона, которые, по всей видимости, должны были соответствовать виду из окна при дневном свете. Бледно-бирюзовые стены были увешаны индейскими одеялами цвета жженой умбры, красными и бирюзовыми одеялами индейцев племени навахо; на грубом деревянном полу лежал ковер в тон одеялам, пол перед камином был выложен терракотовой плиткой. Немного потертые кожаный диван, стул и темно-красная оттоманка выглядели довольно уютно. Да и вся комната показалась мне милой и удобной; очевидно, Сенат не разделял любви Тони к готике.
– Прошу, мадемуазель, asseyez-vous
[6]
.
С этими словами Луи Сезар встал возле массивного кресла перед камином. Я взглянула на Рафа, но тот упорно смотрел в окно, сцепив за спиной руки и напрягшись. Ну да, как по расписанию: наступает рассвет. Мне так хотелось оттащить Рафа от окна и обрушить на него град вопросов! Но даже если бы он и хотел отвечать, сил у него уже не было.
Легонько взяв меня за локоть, Мирча указал на кресло.
– Луи Сезар не сядет, пока дама стоит, dulceată.
Это означает «моя дорогая» – так он называл меня, когда я, сидя у него на коленях, слушала его сказки. Как было бы хорошо, если бы он по-прежнему любил меня; иначе, кроме Рафа, мне было не на кого рассчитывать, а он явно отключился.
Я плюхнулась в кресло; француз опустился передо мной на колени. Ободряюще улыбнулся. Я мигнула. У этого мужчины – нет, вампира-хозяина – были ямочки на щеках. Большие.
– Вы позволите осмотреть ваши раны?
Я неуверенно кивнула – довольно рискованно доверять вампиру осмотр кровавых ран, тем более что совсем недавно он выглядел очень голодным. Впрочем, подсохшая кровь их уже не интересует, к тому же разве мне было из чего выбирать? Он вежливо попросил у меня разрешения, будто это имело какое-то значение, но я хорошо знала вампиров: в комнате находились два члена Сената, которые будут корчить из себя джентльменов, пока им это не надоест, а потом… потом я буду делать то, что они захотят. Они это прекрасно знали, как и я.
Луи Сезар вновь улыбнулся, и тут мне стало ясно, почему я так его испугалась. Увидев его вблизи, я поняла, что он невероятно, больше всех известных мне вампиров похож на человека.
За исключением Томаса, который имел причину выглядеть как человек, вампиры часто забывают учитывать разные детали – например, дыхание, биение сердца или цвет кожи, которая уж никак не должна напоминать первый снег. Даже Раф иногда забывал, что нужно моргать, и делал это всего несколько раз в час. Но Луи Сезара я могла встретить в толпе и спокойно пройти мимо, приняв за человека, – если бы он, конечно, сменил гардероб. Я начала считать секунды, надеясь, что он перепутает частоту дыхания и собьется. Он не перепутал и не сбился.
Живя среди вампиров, я повидала их тысячи, со всего мира; одни из них были яркими и необычными, как консул, другие спокойными и естественными, как Раф. До сего дня я могла бы поклясться, что сумею отличить любого вампира, но оказалось, что Томас дурачил меня несколько месяцев и я ни о чем не догадывалась, да и Луи Сезар легко мог бы сделать то же самое, если бы захотел. Мне это не понравилось; выходило, что я – такая же, как и миллионы самых обыкновенных людей, у которых нет никакого дара, что у меня нет защиты от существ из другого мира, поскольку я их не ощущаю. Я выросла среди вампиров, но у меня не было и десятой доли той энергии, какой обладали члены Сената. От этой мысли я похолодела – что еще мне предстоит узнать?
Луи Сезар молча смотрел мне в лицо; наверное, ждал, когда я приду в себя и перестану его бояться. Не дождался. Когда с его шеи соскользнул один из блестящих каштановых локонов и упал мне на плечо, я подскочила так, словно меня ударили. Его протянутая рука – видимо, он хотел погладить меня по голове, – застыла в воздухе.
– Mille pardons, mademoiselle
[7]
. Вас не затруднит откинуть волосы, чтобы я мог осмотреть ваши раны?
Вынув из своих волос золотую шпильку, он протянул ее мне. Я осторожно взяла ее, стараясь не касаться его пальцев. Волосы у меня не слишком длинные – так, едва до плеч; я небрежно завязала их в конский хвост, изо всех сил стараясь подавить в себе отчаянные приступы паники. Какой-то инстинкт, сидевший во мне, инстинкт более древний, чем разум и вежливые слова, произносимые в этой уютной, светлой комнате, вопил и требовал, чтобы я немедленно сбежала и где-нибудь спряталась. Конечно, это была реакция на события минувшей ночи, и все же мне хотелось отодвинуться от Луи Сезара как можно дальше. Усилием воли я заставляла себя сидеть спокойно, пока он осматривал мою голову, и делала вид, что руки у меня вовсе не покрылись мурашками, а сердце не колотится так, словно речь идет о моей жизни. Не знаю, откуда взялось это ощущение, но горький опыт научил меня доверять инстинкту, а инстинкт велел мне спасаться.
