— У короля Константина жена — немка
[77]
, миссис докторша, дорогая, и это обстоятельство убивает всякую надежду на лучшее. Подумать только! Я дожила до того, что меня интересует, что за жена у Константина греческого. Несчастное существо под каблуком у жены, а это неподходящее место для любого мужчины. Я старая дева, а старой деве приходится держаться независимо или ее раздавят. Но, будь я замужней, миссис докторша, дорогая, я держалась бы кротко и смиренно. На мой взгляд, эта София греческая — распутница.
Сюзан была в ярости, когда пришло известие, что премьер-министр Венизелос вновь отправлен в отставку.
— Я отшлепала бы этого Константина, а потом спустила бы с него шкуру, да, так я и сделала бы! — воскликнула она с горечью.
— О, Сюзан, вы меня удивляете, — сказал доктор. — Неужели вас не волнуют приличия? Спускайте с него шкуру, если хотите, но обойдитесь без шлепков.
— Если бы его несколько раз хорошенько отшлепали в детстве, он, возможно, был бы сейчас более здравомыслящим человеком, — возразила Сюзан. — Но, я полагаю, принцев никогда не шлепают; это их и губит. Я прочла в газете, что руководители Антанты отправили ему ультиматум. Я могла бы сказать им, что потребуется нечто большее, чем ультиматумы, чтобы содрать шкуру с такой коварной змеи, как Константин. Возможно, морская блокада, о которой предупреждает Антанта, поможет вбить хоть немного разума в его голову, но на это потребуются недели и месяцы, а что за это время произойдет с бедной Сербией?
Скоро они увидели, что произошло с Сербией
[78]
, и все это время жить в одном доме с Сюзан было почти невозможно. В гневе она оскорбляла всё и вся, за исключением Китченера, а уж бедного президента Вильсона была готова разорвать в клочья.
— Если бы он выполнил свой долг и давным-давно вступил в войну, нам не довелось бы увидеть это безобразие в Сербии, — уверяла она.
— Это очень серьезно, Сюзан, — ввергнуть такую громадную страну, как Соединенные Штаты, с ее смешанным населением, в войну, — заметил доктор, иногда выступавший в защиту президента — не потому, что думал, будто Вильсон в этом нуждается, но движимый своим вечным нечестивым желанием поддразнить Сюзан.
— Возможно, доктор, дорогой… возможно! Но ситуация напоминает мне историю о девушке, которая сообщила своей бабушке, что собирается замуж. «Выйти замуж — это очень серьезно», — сказала почтенная леди. «Разумеется, но не выйти — еще серьезнее», — возразила ей девушка. И это я могу засвидетельствовать, исходя из собственного опыта, доктор, дорогой. И я думаю, что для янки куда серьезнее держаться в стороне от войны, чем вступить в нее. Однако, хоть я и не так уж много о них знаю, на мой взгляд, мы еще увидим, как они, невзирая на Вудро Вильсона, скажут свое слово, когда до них дойдет, что война не школа заочного обучения.
А вскоре в один из бледно-золотистых, ветреных дней октября на фронт ушел Карл Мередит. Он записался добровольцем в день своего восемнадцатилетия. Джон Мередит провожал его с каменным лицом. Два его сына ушли на фронт… остался лишь маленький Брюс. Он горячо любил Брюса и его мать; но Джерри и Карл были сыновьями от его первой жены, и Карл, единственный из всех его детей, имел точно такие глаза, как у Сесилии. И когда эти глаза с любовью смотрели на него, побледневшему священнику вдруг вспомнился день, когда он в первый и последний раз в жизни попытался высечь Карла. Именно тогда он впервые осознал, как похожи глаза Карла на глаза Сесилии. Теперь он осознал это заново. Какой он крепкий, стройный, красивый паренек! Еще вчера Карл был маленьким мальчуганом — выискивал жуков в Долине Радуг, брал с собой в постель ящериц и, ко всеобщему возмущению жителей Глена, приносил лягушек в воскресную школу. Казалось, едва ли… правильным… что он «годен к службе» и уже в военной форме. Однако, когда Карл сказал отцу, что должен пойти на фронт, тот не стал пытаться отговорить его.
Рилла тяжело переживала уход Карла на фронт. Они всегда оставались близкими друзьями. Он был лишь немного старше, и в детстве они всегда играли вместе в Долине Радуг. Медленно шагая домой со станции после проводов Карла, она вспоминала все их давние забавы и проказы. Полная луна выглядывала в разрывы между несущимися по небу облаками, заливая мир таинственным светом, телефонные провода пели на ветру странную пронзительную песню, и высокие стебли увядшего, с серыми головками, золотарника в углах ограды качались и отчаянно кивали ей, словно компания старых ведьм, наводящих на мир злые чары.
Раньше, много лет назад, в такой вечер Карл пришел бы к Инглсайду и свистом вызвал ее к калитке. «Рилла, пойдем играть в прятки с луной», — сказал бы он, и они вдвоем, вприпрыжку, побежали бы в Долину Радуг. Рилла никогда не боялась его жуков и пауков, хотя змеи были уже за пределами установленной ею жесткой границы дозволенного. Они делились друг с другом всеми своими секретами, и в школе их дразнили «женихом и невестой»; но однажды вечером, когда им было лет по десять, они торжественно пообещали друг другу, возле старого источника в Долине Радуг, что никогда не поженятся. В тот день в школе Элис Клоу «соединила» их имена на своей грифельной дощечке, и стало известно, что они «поженились». Им обоим такое объявление совершенно не понравилось, отсюда торжественное обещание в Долине Радуг. Рилла засмеялась, вспомнив эту историю… а затем вздохнула.
В этот самый день в официальном сообщении, опубликованном в одной из лондонских газет, бодро констатировалось, что «в данный момент положение на фронте представляется наиболее мрачным со времени начала войны». Оно, действительно, представлялось мрачным, и Рилле отчаянно хотелось сделать что-нибудь для победы, а не просто ждать и стараться быть полезной дома, когда каждый день все новые гленские мальчики, которых она хорошо знала, уходили на фронт. Если бы только она тоже была юношей в военной форме, спешащим вместе с Карлом на Западный фронт! Такое желание впервые появилось у нее, когда на фронт ушел Джем, но тогда это был лишь романтический порыв, за которым не стояло никаких серьезных чувств. Теперь они появились. Иногда ждать исхода событий, в безопасности и уюте родного дома, казалось просто невыносимым.
Луна победно прорвалась сквозь особенно густое облако, и по Глену волнами погнались друг за другом тень и серебряный свет. Рилле вспомнился один лунный вечер из детства, когда она сказала маме: «У луны такое грустное, грустное лицо». Она подумала, что и сейчас луна выглядит именно так — страдальческое, измученное тревогой лицо, словно она видит внизу страшные картины. Что видит луна на Западном фронте? В разгромленной Сербии? На изрытом воронками от снарядов Галлиполийском полуострове?
— Я устала, — сказала в тот день мисс Оливер; это была одна из редких для нее вспышек раздражения, — устала от этой ужасной пытки постоянным напряжением чувств, когда каждый день приносит какой-нибудь новый кошмар или страх предчувствия. Не смотрите на меня с упреком, миссис Блайт. Сегодня во мне нет ничего от героини. Я пала духом. Я жалею, что Англия не бросила Бельгию на произвол судьбы… я хотела бы, чтобы Канада никогда не посылала в Европу ни одного солдата… я хотела бы, чтобы мы держали наших юношей на привязи возле себя и не позволили ни одному из них уйти на фронт. О… через полчаса я буду стыдиться своей слабости… но в эту самую минуту я говорю то, что думаю. Неужели войска Антанты никогда не нанесут решающий удар?
