Мне, оглушенному счастьем, хотелось смеяться и ликовать, и в то же время я боролся со слезами, поэтому не мог с ним спорить. Я просто стоял, обуреваемый чувствами, которые были слишком сильны, чтобы их осмыслить, а свеча на моей каске светила в темноту и на олово, ради которого я так глубоко забрался.
3
Сент-Джаст пошел вразнос. Так получилось, что моя находка совпала с днем зарплаты на Леванте, и все выпивали за новую залежь на Сеннен-Гарт. Начальник шахты Левант угостил меня за свой счет и пожал мне руку; все хотели купить мне сидра или эля и поздравить, но я не был настроен напиваться. Поэтому я выпил только с начальником шахты Левант и Тревозом, а потом сам заплатил еще за парочку стаканов. Подначиваемый друзьями и подогретый несколькими стаканами сидра из бочки, Тревоз запел первые строчки «Ферри-Данс»
[12]
, а старый Пенхеллик побежал за скрипкой. Барменша, падшая дочь Джареда Чарити, была так взволнована, что, расцеловав в обе щеки, вытащила меня на площадь танцевать. Я был слишком счастлив, чтобы смутиться этим проявлением внимания. Пока я объяснял, что не умею переставлять ноги в такт музыке, чьи-то жены и невесты прибежали на площадь, чтобы посмотреть, что происходит. Вскоре танцевали все. Даже дети. В разгар празднества меня на руках пронесли по площади среди ликующего люда, а когда мне удалось избавиться от незаслуженных похвал, Чарити опять оказалась рядом со мной.
С гостеприимством, которое вряд ли понравилось бы Уильяму Парришу, она пригласила меня в свой коттедж, чтобы выпить пива и закусить пирогом. Я отказался, потому что не был голоден, а пить предпочитал с друзьями. Тогда она объявила, что смертельно оскорблена, и спросила меня, почему это мне не нравятся красивые барменши с волосами, как вороново крыло, которые ведут себя соответственно своему имени.
— Я буду милосердна к тебе, мистер Филип, — обещала она. — Все бесплатно, все в секрете, никаких вопросов…
— У Уильяма Парриша возникли бы вопросы, если бы он услышал тебя!
— Уильям Парриш! — фыркнула она, тряхнув черными кудрями. — У него не так много власти надо мной, как он думает! Вот если бы он на мне женился, тогда было бы по-другому, но он не настроен жениться даже на тех девушках, которые достаточно хороши для него, что уж говорить о тех, которые недостаточно хороши. А коль он на мне не женится, так я перед ним не в ответе. Поступаю, как хочу.
Но в тот вечер голова моя была занята более интересными вещами и у меня не было настроения становиться объектом чьей-либо «благотворительности», поэтому я избавился от нее как можно более тактично и вернулся в бар. Празднование так затянулось, что я въехал во двор материнской фермы довольно поздно, расседлал лошадь и отвел ее на конюшню.
Мать не ложилась, дожидаясь меня, она не знала, что меня так задержало.
— Нашли! — закричал я, кидаясь к ней через двор. — Нашли! Залежь нашли!
Мой крик эхом пронесся по безмолвной пустоши. Я взывал к древним духам и к поколениям своих пращуров, что работали в Корнуолле с незапамятных времен, мне хотелось рассказать о своей удаче всем шахтерам, добывающим олово, я готов был прокричать свою новость всему миру: «Моя шахта ожила, восстала из мертвых! Она станет самой лучшей в истории Корнуолльского Оловянного Берега!»
4
Джаред Рослин, встретившись со мной на следующий день в Сент-Джасте, пригласил меня к себе на ферму на рюмку вина, и, не желая его обидеть, я принял приглашение. Дом показался мне мрачным, а его незамужние дочери были очень назойливы, пытаясь привлечь мое внимание. Но их брат, Саймон-Питер, показался мне симпатичным — несмотря на малый для двенадцатилетнего мальчика рост, у него, на мой взгляд, был острый ум, и он искренне интересовался шахтерским делом. Я уже собирался уходить, когда приехал Джосс Рослин с женой, толстой седовласой надутой женщиной, и атмосфера гостеприимства мгновенно сменилась неловкостью.
— Значит, ты помирился с Касталлаками, Джаред, — проговорил Джосс, этот шумный и чрезвычайно неприятный человек. — Что ж, твое дело, кого пускать к себе в дом и с кем знакомить своих дочерей.
— Насчет мистера Филипа не беспокойся, — ответил Джаред. — Если бы не он, здесь до сих пор было бы полно безработных, вынужденных уезжать неизвестно куда, чтобы спасти от голода жен и детей. Говори, что хочешь о его родителях, но он — честный, правильный молодой человек, и это подтвердят многие. Он не пьет, соблюдает заповеди, ходит по воскресеньям в церковь, и если такой молодой человек плохая компания для моих дочерей, то я не знаю, что такое хорошая компания.
— Мне все равно, какой он, — тупо повторил Джосс Рослин, — но в жилах этой семьи течет, как мы все знаем, дурная кровь, а дурная кровь всегда сказывается.
Этого я не мог просто так оставить. Удар ниже пояса заслуживал ответа, и я поступил так, как никогда бы не поступил при других обстоятельствах, — использовал факт своего происхождения.
— Дорогой мистер Рослин, — проговорил я изысканно вежливо, как учили меня в частной школе, — вы меня удивляете. Мне казалось, что вам нравится дурная кровь, раз вы приложили столько усилий, чтобы жениться на девушке из семьи Пенмаров.
Он побагровел от гнева, а когда я поворачивался к ним спиной, чтобы уйти, то заметил горькую улыбку на губах его жены. Она была приемной дочерью предшественника моего отца в Пенмаррике, и Джосс Рослин, воспользовавшись ее склонностью к любовникам из рабочего класса, женился на ее деньгах. У них был один ребенок, девушка лет семнадцати, и некоторое время мой брат Хью играл с огнем, заведя с ней тайный роман. Дочь Джосса Рослина была единственной девушкой во всем Корнуолле, которой любому из Касталлаков следовало бы избегать, поэтому Хью, естественно, нашел ее неотразимой.
— Надеюсь, Хью удастся жениться на Ребекке, — сердито сказал я в тот вечер матери за кухонным столом. Хотя мне нравилась компания Хью, я все больше в нем разочаровывался — меня раздражали его лживость, хитрость и неразборчивость в связях с женщинами. — Именно такого зятя заслуживает этот ублюдок Рослин.
Но матери совсем не понравился такой выпад против дражайшего Хью, который всегда был так обходителен и так предан ей, — она резко заявила, что уж кого-кого, а дочь Джосса Рослина ей бы вовсе не хотелось иметь в качестве невестки.
В то время, опасаясь, что он уйдет в армию, мать была особенно привязана к Хью. Ему было уже восемнадцать, и в то лето он закончил Харроу.
— Ты пойдешь в армию? — прямо спросил я его, когда в конце июля он приехал домой из школы. — Или поступишь в Оксфорд?
— Не знаю, — как всегда, ушел он от ответа. — Сложная ситуация, не правда ли? Если я поступлю в Оксфорд, то все будут показывать на меня пальцем и говорить, что я — трус, убивающий время в покое и праздности, в то время как мои однокашники умирают за страну, поэтому есть соблазн пойти в армию. Но с другой стороны, лучше быть живым трусом, чем мертвым героем, так что я могу и поступить в Оксфорд. Ах, если бы существовала золотая середина!
