— Ну и что! Мы все равно поженимся, — позже, когда мы остались одни, беззаботно сказал мне Хью. — Когда Ребекке исполнится двадцать один год, кому будет дело до того, что думают наши родители? Кроме того, вряд ли папа будет долго настроен против нашего брака, ведь он сам женился очень молодым на женщине из низшего класса.
— И посмотри, чем все кончилось!
— Да, но из этого не следует, что мой брак станет таким же!
— Правда… Жаль, что она дочь своего отца. Не думаю, что они возражали бы, если бы Ребекка не была дочерью Джосса Рослина.
— Но ведь это не ее вина, черт побери! Бедная девочка, она до смерти его боится. Жду не дождусь, когда смогу забрать ее из этого дома. Она влачит там жалкое существование, а теперь, когда ее мать больна, все обстоит в десять раз хуже.
— А что с ее матерью?
— Точно не знаю. Но боюсь, что дело серьезное, потому что она отказывается обсуждать это с Ребеккой.
Наступило молчание. Через минуту я с любопытством сказал:
— Во Франции ты, конечно, не был верен Ребекке.
— Я ни в кого не влюбился. Люблю я ее.
— Но ты…
— О Боже, ну, естественно, я пользовался женщинами из лагеря! Но какое, черт побери, это имеет отношение к любви? Разве ты смог бы прожить почти три года совсем без женщин?
Я промолчал. Я никогда не разделял готовность Хью ложиться в постель с любой, лишь бы представилась возможность. Я даже иногда подумывал завести короткую интрижку, чтобы понять, почему подобное времяпрепровождение его так притягивало, но так ни разу и не встретил женщины, привлекающей меня настолько, чтобы забыть о риске, который с этим связан. Я не хотел, чтобы какой-либо слух о моем неподобающем поведении достиг ушей матери. Не хочу сказать, что она не поняла бы меня, если бы мне вздумалось поразвлечься с какой-нибудь деревенской девушкой, но она и без того достаточно страдала от измен отца, и мне не хотелось, чтобы она страдала еще и от моих беспорядочных связей.
Чтобы переменить тему, я коротко спросил:
— На что ты думаешь жить, когда женишься? Тебе нужна будет работа — папа ничего тебе не даст, пока настроен враждебно к твоему браку, а от Джосса Рослина не дождешься и пенни.
— А-а-а… — Хью зевнул, словно это было каким-то пустяковым делом. — Найду какое-нибудь место, где платят максимум денег за минимум усилий. Придумаю что-нибудь. — Он лениво улыбнулся мне своими голубыми невинными глазами. — Мне всегда удавалось зарабатывать деньги.
Я тоже улыбнулся, но если бы я знал источник его будущего заработка, мне было бы совсем невесело. Незаметно для нас обоих наша дружба беспечно плыла к скалам, о которые навсегда разобьется.
5
Они поженились пятью неделями позже, сбежав в Лондон сразу после того, как Ребекке исполнился двадцать один год. Каким-то образом им удалось утаить помолвку от Джосса Рослина, хотя Ребекка рассказала о ней матери, которая за спиной мужа поощряла этот роман, насколько могла. Но могла она мало, поэтому ее поддержка была чисто символической; она умерла за месяц до дня рождения Ребекки и была похоронена в соответствии с ее пожеланиями и против желания мужа: в Сент-Джасте, рядом с семейной усыпальницей Пенмаров.
Можно себе представить, что подумал Джосс Рослин о бегстве дочери вскоре после похорон жены. Он закрылся у себя на ферме на неделю, ни с кем не разговаривал, давая злости кипеть в одиночестве. Когда же вышел из дома, то поехал в Сент-Ивс — «повидаться с юристом, — сказала прислуга моей матери, Этель Тернер, которая всегда все знала, — чтобы вычеркнуть мисс Ребекку из завещания, вот так-то. У Джосса Рослина появилась уйма денег, когда он женился на мисс Клариссе Пенмар, но теперь он не даст мисс Ребекке ни пенни».
Поначалу наши родители пришли в такую же ярость, как и Рослин, но у Хью было достаточно обаяния и хитрости, чтобы при желании обвести вокруг пальца кого угодно, и вскоре он смягчил сердце матери двумя елейными письмами, которые обильно сдобрил сантиментами, прося прощения у дорогой мамочки. Я ничуть не удивился, когда она раздобрилась до такой степени, что разрешила молодым остаться на ферме по возвращении в Корнуолл из Лондона и даже выделила им ферму, сдававшуюся внаем, в качестве свадебного подарка; этот коттедж принадлежал Джоссу Рослину, но мать выкупила его, когда вернулась на ферму из Пенмаррика, и несколько лет он пустовал. Мне казалось, что я тоже должен сделать что-то вроде свадебного подарка, поэтому я предложил оплатить проводку канализации, покраску стен и прочистку дымохода.
— Как ты добр! — воскликнула Ребекка с сияющими глазами. — Большое спасибо. — Она повернулась к мужу. — У нас все-таки будет свой собственный дом, Хью!
— Да, — сказал Хью, который всегда смотрел свысока на деревенские жилища. — Это будет очень мило.
На следующий день он отправился в Пенмаррик мириться с отцом.
В целом, это удалось ему в большей степени, чем я ожидал. Отец отказался в дальнейшем платить ему содержание, не предложил и никакой другой финансовой помощи, но сказал, что будет рад видеть Ребекку, и пригласил их на ужин в конце недели. Когда они приехали, он подарил им столовый сервиз и серебряный кувшин и пожелал счастливой совместной жизни; он был слишком умен, чтобы дать им чек вместо подарка, но Ребекке все равно впоследствии пришлось умолять Хью не закладывать серебро. Как бы то ни было, они помирились с отцом и были приняты в Пенмаррике, так что Хью чувствовал, что сделал шаг в правильном направлении. Он был уверен, что вскоре ему удастся убедить отца снова выплачивать ему месячное содержание, и у меня было подозрение, что отец в конце концов уступит, сунет им денег и простит.
К несчастью, Джосс Рослин не был готов последовать примеру отца. Однажды в воскресенье после их возвращения из Лондона он ворвался на ферму и заявил Ребекке при всех, что послал ее к черту вместе с ее матерью и больше не хочет ее видеть.
Мы все вскочили. Хью побагровел от ярости, наша мать порозовела от негодования, а какого цвета был я, не знаю. Но Ребекка заставила нас всех замолчать. До того момента она была так тиха и вежлива, что мать за спиной называла ее бесцветной, но тут-то мы и увидели настоящую Ребекку, и вскоре стало ясно, что это слово никак ей не подходит.
— Не смей так говорить о матери! — Слова прозвенели на кухне фермы, а в ее тихом, нежном голоске неожиданно зазвучал грубый корнуолльский акцент. — Она была настоящей леди. Не понимаю, что заставило ее выйти за тебя замуж, она же и слова доброго от тебя не слышала. У тебя, как только ты наложил свои грязные лапы на ее деньги, и секунды для нее не находилось! Я знаю! Она мне говорила! Ты женился на ней только затем, чтобы жить в большом доме, иметь много земли и притворяться джентльменом. Ты — джентльмен?! Боже! Да ты маме и в подметки не годился, не то чтобы жить с ней под одной крышей!
— Замолчи! — заорал Рослин. — Я любил твою мать! Она вышла за меня, потому что не хотела больше быть леди, но когда она стала женой фермера, то ей эта жизнь понравилась не больше, чем жизнь леди в Пенмаррике! Она была мне плохой женой, вечно только ворчала и жаловалась, не умела поддерживать порядок в доме, готовила невкусно, а молоко у нее всегда прокисало…
