Но все равно я не мог взять себя в руки. Выйдя из ванны, я принялся вытираться полотенцем.
Я начал молиться. Я был атеистом двадцать лет, но я начал молиться.
— Пожалуйста, Господи, пожалуйста. Помоги мне. Пожалуйста.
Слезы бессилия опять меня ослепили. Я попытался почистить зубы, но не видел, что делаю. Наконец, утерев слезы, я снова посмотрелся в зеркало. Мне надо взять себя в руки. В конце концов, даже в самом скверном случае всегда можно найти оправдание. Это еще не конец света. Я сам перед собой опозорился, поступив настолько смешно, но свидетелей не было. Только я знал, что запаниковал, поддался страху, плакал и даже пытался молиться. Но никто, кроме меня, этого не знал. И никто никогда не узнает, и прежде всего Хелена.
Я повязал полотенце вокруг талии, собрал одежду и высморкался о подол запачкавшейся рубашки. Подошел к двери. Но чтобы открыть ее и переступить порог, мне потребовалось больше мужества и силы воли, чем когда-либо в жизни. Три ужасные секунды я не мог заставить себя сдвинуться с места, но в конце концов протянул руку, повернул ручку и ступил в живой кошмар комнаты.
6
Вскоре после рассвета, когда в комнате стало светлее, я встал и начал одеваться. Нашел пуловер, широкие брюки, извлек из чемодана старые ботинки. Когда я их надел, из мрака кровати Хелена быстро произнесла:
— Филип?
— Я не могу уснуть, — сказал я. — Пойду прогуляюсь.
Она ничего не сказала. Я выскользнул из комнаты с ключом в кармане, прошлепал в холл. Ночной портье, дремавший за своим столиком, выпустил меня, и я вышел на улицу, на свежий воздух раннего утра и побежал через дорогу к морю. Я, не раздумывая, направился на восток, мимо гавани, где уже работали рыбаки, мимо светившихся окон их коттеджей, через город к пляжу за железной дорогой. Я оставлял в песке глубокие следы и шел по направлению к Маразиону, а прямо передо мной, в ярком свете зари, из темных вод залива понималась гора Сент-Майкл, сказочный замок, башня из слоновой кости, такая же нереальная, как и свадебный торт, возвышавшийся над столом во время приема по случаю моей свадьбы.
Я сел на песок, чтобы посмотреть, как преображается свет над постоянно изменяющимся морем. Смотрел я долго, наконец вода меня загипнотизировала, и я уснул. Я проснулся, дрожа от холода; поднявшись на ноги, я быстро пошел в сторону Пензанса, в поисках кафе, которое открывалось рано, чтобы обслужить рыбаков, — местечка, где я мог бы выпить чаю и побыть в одиночестве. Такое местечко я нашел около гавани. У стойки я взял чаю и спрятался в уголке, чтобы его выпить. Время шло. Пробило семь, потом половину восьмого. Я взял еще чаю, чтобы купить себе еще времени, но время не продавалось, и вскоре уже было без четверти восемь.
Я не знал, что делать. Наш поезд отходил от станции в половине десятого, и мы договорились заказать в номер легкий завтрак к восьми часам. Но мне не хотелось возвращаться в гостиницу. Я не мог посмотреть Хелене в глаза. Я опять запаниковал, опять поддался страху; мне хотелось сбежать, спрятаться, остаться одному, чтобы подумать.
Я уставился в чашку с чаем. Если я не пойду в гостиницу, то какова альтернатива? Куда мне бежать? Я был смешон. У меня не было альтернативы. Мне нужно было вернуться в гостиницу, позавтракать с Хеленой и сесть на поезд в Девон в девять тридцать. Что еще я мог сделать? Прервать медовый месяц после первой брачной ночи? Об этом и помыслить было нельзя. Что скажут люди? Что они подумают? Я стиснул руки, закрыл глаза и попытался привести в порядок мысли. Самое главное, как мне казалось, — это чтобы никто ничего не узнал. Не было ничего важнее этого. От одной мысли, что кто-нибудь узнает правду, меня прошибал пот. Никто не должен знать. Хелена знает, но она никому не скажет. Она слишком горда, чтобы рассказать кому-нибудь о том, что произошло, или, скорее, чего не произошло, между нами. Все будут считать, что мы провели нормальный медовый месяц. На минуту я подумал, что в Торки все наладится, но побоялся себя обнадеживать. Тогда я не мог ничего предвидеть, но понимал, что в состоянии, в котором я находился в тот момент, я был неспособен заниматься любовью ни с одной женщиной, не говоря уже о жене. Воспоминания о Брайтоне не уйдут в дальний угол моей памяти за три недели медового месяца.
Я допил чай и вышел на улицу. Моросило. Когда наконец я дошел до «Метрополя», то купил газету, как бы сделал, если бы все было в порядке, и поднялся наверх в наши апартаменты.
Хелена заказала завтрак, его уже принесли. Когда я вошел, она сидела за столом у окна, перед ней дымилась чашка кофе, и она смотрела на море. Она повернулась ко мне, но я отвел взгляд.
— Прости за опоздание, — осторожно сказал я, садясь напротив нее и протягивая руку за тостом и вареньем. — Я не следил за временем. Я прошел вдоль берега до Маразиона.
После паузы она произнесла:
— Ты, должно быть, устал.
— Изредка я могу спать помалу. — Я огляделся в поисках чайника, но его не было. — Ты только кофе заказала?
— Ах… да, прости меня. Я не знала, что за завтраком ты пьешь чай.
— Ничего страшного. — Я налил себе кофе, пролив его на блюдце. После короткой паузы я сказал непринужденным тоном, все еще не глядя не нее: — Прости за то, что произошло ночью. Я…
— Пожалуйста… пожалуйста, ничего страшного.
— Так глупо с моей стороны… Я, наверное, слишком много выпил предыдущим вечером в пабе, а потом еще шампанское на приеме…
— Я понимаю. Пожалуйста, не волнуйся. Ничего страшного.
— Да, но я этого понять не могу… не понимаю, почему… — На самом деле я знал, я понимал, — …этого никогда раньше не случалось…
Самое глупое было в том, что врать нужды не было. Мне не нужно было ничего говорить, но я не мог остановиться. Мне нужно было спрятать правду, поэтому я продолжал врать.
— В прошлом…
— Пожалуйста, Филип… давай больше не будем об этом говорить. Я понимаю… да и что значит одна ночь? Будет много других. Пожалуйста, не волнуйся. Я не могу видеть, когда ты расстраиваешься.
— Я не расстроен. Просто раздражен.
— Пожалуйста, не надо! Ради меня!
— Ничего не могу с этим поделать, — сказал я. — Правда. — Я развернул газету, притворился, что читаю, а потом взглянул на часы. — Времени уже мало. Мне нужно спешить, а то мы опоздаем на поезд.
Но на поезд мы не опоздали. Мы приехали на станцию, нашли свое купе, устроились, и в половине десятого поезд отправился на восток от Теймара, прочь из Корнуолла.
Глава 9
Отношение Ричарда к своей свадьбе, к Беренгарии было из разряда «полнейшего безразличия». Странно, что он притом не принадлежал к романтическим натурам…
Томас Костэн. «Семья завоевателей»
Должно быть, общество женщин, окружавших его в детстве, усилило одну из черт его характера… (У него) никогда не было общепризнанной любовницы.
