Альфред Дагган. «Дьявольский выводок»
1
На третий день я отправился в публичную библиотеку, откопал медицинский словарь и попытался продраться через его технические джунгли, но только зря потратил время. Дни тянулись. Ко всему прочему, погода было плохой, делать было нечего. Я не находил себе места, чувствовал себя не в своей тарелке. Мне хотелось вернуться в Корнуолл, на шахту, к жизни, которую я знал и любил, но я слишком боялся того, что подумают люди, если я рано вернусь после медового месяца; кроме того, когда я предложил Хелене укоротить наш визит в Торки, она необычайно расстроилась, и я больше об этом не заговаривал.
— Пожалуйста, Филип, — умоляла она. — Пожалуйста, только не это. Если тебе не хочется здесь оставаться, может быть, поедем куда-нибудь еще? Я не возражаю. Но только не надо возвращаться так рано в Пенмаррик, нет, Филип, пожалуйста! Если ты меня любишь, не увози меня отсюда до положенного срока.
Не знаю, кто был более несчастлив: я или она. Мы больше не притворялись. Я больше не пытался ее развлекать. Большую часть дня она проводила за чтением в гостинице, пока я в одиночестве гулял по мокрым улицам, по пропитанному влагой песку, а по вечерам она сидела в гостиной отеля, потом поднималась наверх и ложилась в постель, а я шел в паб, где мог пить в одиночестве. Я больше не мог с ней разговаривать. Ее присутствие раздражало меня так, что я не мог дождаться, когда получу несколько драгоценных часов уединения. Я стал одержим своим бессилием и так мучился этим, что не мог сосредоточиться ни на чем другом. Это было странно, сбивало с толку. Хелена меня теперь настолько смущала, что я рядом с ней совсем не чувствовал возбуждения, а через некоторое время начал задумываться, не в ней ли кроется проблема. Может, у меня все получится с другой женщиной? Эта мысль застряла у меня в голове. Как только она пришла мне на ум, я уже не мог от нее избавиться, мне нужно было найти ответ. Однажды вечером после ужина я снял проститутку, но без толку — это было даже хуже, чем мне представлялось, и после всего я заплатил ей двойную цену, словно мог таким образом стереть свое унижение, горе и боль.
Болело горло, боль колола мне глаза, как раскаленные иглы. Я был пронизан болью, пропитан ею. Я не представлял себе, что можно быть таким несчастным. Я тосковал по дому — не по Пенмаррику, а по своей комнате на ферме, тосковал по уютным ужинам с матерью на кухне, тосковал по шахте, по штольням глубоко под морем, по ощущению оловянной руды под пальцами, по щиплющей нос оловянной пыли. Еще я тосковал по своим друзьям, по друзям-шахтерам, по Тревозу. Мне до боли недоставало их грубых разговоров, добродушного товарищества. Сейчас они в пабе, я знал; они пьют медленно, прерываясь на игру в дротики или кегли. Я всех их представлял себе: Уилли, Тома, Харри, Дейва, Джека, Рэя и Тревоза, постоянно Тревоза, с его уродливым лицом, крепко сбитым телом, мозолистыми руками шахтера с обломанными грязными ногтями. Мне показалось, что прошла вечность с тех пор, как я последний раз разговаривал с Тревозом.
Я спросил клерка в гостинице:
— У вас есть телефон?
— Да, сэр, вдоль по коридору, у биллиардной.
— Спасибо.
Я нашел будку, втиснулся внутрь. Через пять минут трубку поднял хозяин паба в Сент-Джасте, и я, имитируя для маскировки корнуолльский акцент, спросил, нет ли в баре Тревоза.
— Ага, он здесь. Одну минуту.
Я подождал и неожиданно услышал его голос, напряженный, подозрительный.
— Алло?
Я был так рад его услышать, с трудом заставил себя заговорить, но мне удалось произнести:
— Как поживает без меня шахта?
— Великий Боже! — воскликнул он, словно громом пораженный. — Какого черта ты звонишь?
— Хотел убедиться, что в мое отсутствие наши друзья не объявили забастовку. — В горле у меня застрял комок, слезы защипали глаза. — Как идут дела?
— Прекрасно! — весело произнес он тоном человека, не привыкшего общаться с телефонной трубкой. — Никаких новостей. Все как всегда.
— Хорошо.
— А как там, где ты находишься? — дерзко спросил он. — Часто дождь идет?
— Слишком часто. Мы в Торки, в Девоне.
— Торки? Он похож на Пензанс?
— Немного.
— А как поживает миссис Касталлак?
— Хорошо. Послушай, выпей за меня и скажи парням, что я вернусь на шахту в понедельник… Ты будешь в пабе в субботу вечером? Я как раз вернусь. Может, выпьем вместе?
— Буду. Выпью чаю и буду в пабе к семи.
— Я, наверное, приду попозже, но можешь заказать мне пинту горького пива, если придешь первым.
— Хорошо! Пока, сынок, всего наилучшего. До встречи.
— Значит, в субботу, в семь. Пока, Тревоз.
Я положил трубку, достал платок и высморкался. Мне стало лучше. Оставалось всего четыре дня. Четыре дня пройдут быстро, а потом я вернусь в Корнуолл, на Сеннен-Гарт, к своей старой жизни, к старым друзьям и привычкам.
Я не мог дождаться отъезда.
2
Когда мы вернулись в Пенмаррик в субботу днем, все слуги по традиции выстроились нас встретить. Племянница кухарки подарила Хелене букет, а Медлин Младший произнес речь. Наконец, когда официальное приветствие закончилось и мы в одиночестве поужинали, я выскользнул из дома, ушел в деревню и пил с друзьями до самого закрытия паба. После этого мне стало легче. Вернувшись домой, я обнаружил, что Хелена уже легла, и, чтобы не беспокоить ее, лег на кушетке в гардеробной. В результате я выспался лучше, чем когда-либо со дня свадьбы. На следующее утро я снова почувствовал себя самим собой и даже не стал уклоняться от традиции, сопровождая Хелену в церковь в Сент-Джаст, чтобы деревенские могли, как и каждую неделю, лицезреть, как хозяин и хозяйка Пенмаррика воздают почтение несуществующему Богу.
Потом мы в Пенмаррике пообедали с Уильямом и Джан-Ивом. Джан-Ив, который жил у Уильяма и Чарити, еще не сделал ничего для постройки своего дома, и я начал подозревать, что он уже потратил деньги, которые я дал ему для этой цели; когда я расспрашивал о его планах, он отвечал подозрительно уклончиво.
Как всегда, мне не потребовалось много времени, чтобы почувствовать к нему раздражение. Такой противный парень!
Тем временем Хелена расспрашивала Уильяма о Чарити и выражала удивление, что та не пришла на обед. В Хелене совсем не было снобизма. Она знала, кто такая Чарити и кем она была раньше, но все равно хотела поддерживать с ней дружбу, конечно, в определенных пределах. Она бы не пригласила Чарити на ужин или на формальный обед, но намерения у нее были хорошие, и я не винил ее за пренебрежение условностями.
Но Уильям был снобом в сравнении с Хеленой и, по всей видимости, не находил ничего странного в том, что брак его оставался неравным.
— Пенмаррик Чарити смущает, — весело сказал он, — да и вы тоже, Хелена, как мне кажется. Вам придется приложить немало сил, чтобы ее сюда заманить.
