— Нет.
— Понимаю. Значит, ты пользовался ею несколько дней, погубил ее, потом решил очистить свою совесть с помощью денег, занятых у Жиля Пенмара. Ты сказал Жилю…
— Нет.
— Но ты пошел к нему, — сказал он. — Ты не пришел ко мне.
— Я не мог… я не хотел тебя расстраивать.
— Ты еще больше расстроил меня тем, что обратился к Жилю. Конечно, ты вел себя отвратительно, мне за тебя стыдно, я глубоко шокирован, но человек несовершенен; у каждого есть недостатки, каждый совершает ошибки… Я не отрицаю, что очень сердит на тебя, но постараюсь понять и простить. И труднее всего простить — не твое аморальное поведение, хотя и это достаточно скверно, а твое двуличие. Ты обманул меня, лгал мне…
— Только потому, что…
— …Только потому, что у тебя не хватило мужества признаться в таком бесчестном поступке! И все же я не имею права сильно на тебя сердиться; это не только твоя вина, но и моя. Я очень старался быть тебе хорошим отцом — дать приличное воспитание и внушить определенные принципы, — но теперь я вижу, что не сумел. Я делал все, что мог, но этого, видимо, было недостаточно.
— Не говори так. Пожалуйста. — Я встал, все еще держа письмо Клариссы в руке. Лицо мое было мокрым от слез. — Не надо, не надо, не надо.
— Это правда, — сказал он. — Я никогда тебя не понимал. Я никогда не понимал твою мать и никогда не понимал тебя. В тебе нет ничего от меня, совсем ничего. Я все искал и искал хоть какую-нибудь искру, которую мог бы узнать, какое-нибудь сходство… но ничего нет, даже твоя любовь к истории — это наносное, выросшее из твоего желания во всем превзойти Найджела. Ты похож только на свою мать. Ты — Пенмар. Наверное, подсознательно я это понимал с момента твоего рождения.
— Нет! — закричал я. От какого-то ужасного, всепоглощающего чувства я вдруг ослабел настолько, что едва мог стоять. — Нет, нет, нет…
— И ты пошел к Жилю, — сказал он. — Ты пошел к Жилю. Ты не пришел ко мне. Ты пошел к нему.
— Да, я пошел к нему! — Я едва мог говорить. Я потер кулаками глаза, как ребенок, пытающийся удержаться от слез. — Я пошел к нему, потому что твое мнение для меня важно, а мнение Жиля совсем не важно…
— Жиль, — сказал он. — Жиль Пенмар. Беспринципный, бесчестный человек. Они все такие, Пенмары. Злая, аморальная, развратная семья.
— Но я не… не похож на них… — Я попытался схватить его за рукав, но он отвернулся, словно не мог больше на меня смотреть. — Я похож на тебя, — сказал я. — Я знаю это. Я знаю, что похож на тебя. Пожалуйста, поверь. Пожалуйста, скажи, что веришь. Пожалуйста. Пожалуйста, скажи.
— Я пытался в это поверить, — сказал он, — но не получилось.
После этого наступило молчание, потому что говорить нам было больше не о чем. Я отстранился от него, слишком исполненный горя, чтобы выплакаться, и вслепую выбрался из комнаты в холл. Открыв переднюю дверь, я побрел на улицу. Смеркалось, сильный ветер гнал с моря огромную массу черных туч.
Я побежал. Я бежал прочь от дома, через поля, через каменные ограды к пустоши, а когда добежал до вершины холма, вокруг меня завыл ветер. Было темно. Вереск царапал ботинки, цеплялся за брюки, но я все бежал и бежал… дыхание вырывалось всхлипами. И вот неожиданно, зловеще вздымаясь от древней земли и рассекая темноту, передо мной встали каменные стены замка Чун.
Я остановился, пытаясь отдышаться. Отбросив волосы со лба, я стер с лица слезы, которые давно высохли, а затем, поправив галстук, стал спускаться вниз по холму в долину, к освещенным окнам фермы Рослин.
4
Сверкнула молния. Удар грома заглушил стук моего кулака о заднюю дверь. Молния сверкнула опять, и на одну жуткую секунду, далеко-далеко на горизонте, я увидел моторный цех шахты Динг-Донг, вырисовавшийся на фоне штормового неба.
— Есть кто-нибудь дома? — закричал я.
Дверь на дюйм приоткрылась, и старая карга Гризельда просунула в щель нос, чтобы посмотреть, кто там.
— Чё те надо? — Она смотрела на меня с сильнейшим подозрением. — Чё те надо от нас?
— Впусти меня. — Я бы оттолкнул ее, но дверь была на цепочке. — Где твоя хозяйка?
Откуда-то издалека, из освещенной комнаты, я услышал тихий голос Джанны:
— Кто там, Гризельда?
Старая ведьма повернула голову:
— Это молодой мистер Марк.
Ее слова до сих пор звучат у меня в ушах. Она не сказала: «Мистер Касталлак» или хотя бы: «Молодой мистер Касталлак». Просто: «Молодой мистер Марк».
— Ну что ж, впусти его, — сказала Джанна Рослин, и в ее спокойном, ровном голосе прозвучала нотка нетерпения. — В самом деле, Гризельда, разве можно быть такой негостеприимной?
Старая карга, ворча, сняла цепочку и открыла дверь еще на несколько дюймов. Я протиснулся мимо нее в комнату.
Она стояла у стола. Я некоторое время ее не видел, и ее осанка и красота поразили меня, словно в первый раз. Она, как всегда, была в черном, на воротнике приколота брошь, камея из полудрагоценного камня. Я помню, как удивился, увидев в ее руке номер «Времени», издаваемой в Пензансе газеты, которую она, по всей видимости, читала, когда я ее прервал. Странно было видеть пусть даже местную газету в руках у владелицы отдаленной фермы.
— Добрый вечер, мистер Касталлак, — произнесла она. — Какой неожиданный сюрприз.
— Добрый вечер, миссис Рослин, — сказал я.
Начинался дождь. Молния вновь рассекла пространство за окном, а секундой позже грянул гром.
— Гризельда, — спросила Джанна, — все окна наверху закрыты? А тебе, Энни… — Бедная полоумная служанка дрожала, как осиновый лист, — не надо бояться. Гром не причинит тебе вреда. — Она повернулась ко мне. — Мы только что приготовили чай. Хотите?
— Да… пожалуйста. Если можно.
Она подошла к буфету, достала еще одну чашку и блюдце и поставила их на стол. Черный, как чернила, чай потек из носика чайника.
— Молока?
— Да. Немного.
— Положить сахар?
— Нет, спасибо.
Она поставила мою и свою чашки на поднос и направилась к двери.
— Пройдемте в гостиную.
Я проследовал за ней по коридору в гостиную. Неожиданно я почувствовал, что скованность проходит, а силы и энергия возвращаются ко мне.
— Пожалуйста, садитесь. — Она задвинула шторы. — Вам не холодно? Разжечь огонь?
— Нет, спасибо.
Мы сели друг напротив друга за маленький столик. Гром опять прокатился по долине, в окна ударил дождь.
— Вы выглядите очень усталым, мистер Касталлак, — сказала она. — Вы хорошо себя чувствуете?
— Спасибо, хорошо.
Она пристально на меня посмотрела, словно заподозрила было, что я пьян, но, по всей видимости, все-таки решила, что трезв.
