— Раз папа не хочет видеть Джан-Ива в Алленгейте, маме следовало бы воспитывать его на ферме, — говорил Маркус.
— Папа не хочет его видеть, а мама не хочет с ним жить, — говорила Мариана, — должно быть, он не как все.
— Ты хочешь сказать, слабоумный?
— Или настолько страшен, что на него никто смотреть не хочет. — Мариана кокетливо поежилась, а Маркус принял серьезный вид.
Каждый год папа говорил, что ему надо съездить в Корнуолл, чтобы посмотреть, что происходит в усадьбе, и проведать младшего сына, но почему-то так и не собрался. Удивительно, но каждый раз в последнюю минуту происходило что-нибудь, что удерживало его в Оксфорде, а потом разговоры о поездке в Пенмаррик откладывались до конца следующего учебного года.
Миссис Касталлак больше в Алленгейт не приезжала, но вместо этого потребовала, чтобы девочки навестили ее в городском доме. Папа отказал. Миссис Касталлак обратилась к судье, который сказал папе, что девочки должны получить разрешение поехать с матерью в подходящее место. Миссис Касталлак отвезла их в Эксмут, но их свидание не удалось, потому что Элизабет все время скучала по нашей маме, а Мариана дулась, потому что хотела остаться в городском доме, чтобы походить по лондонским магазинам. Даже Жанна, которая с нетерпением ждала поездки с матерью к морю, была рада вернуться в Алленгейт. После этой неудачной попытки миссис Касталлак совершенно уединилась в Корнуолле и, казалось, не могла более выносить ежегодных столкновений с папой по поводу того, где и когда она может встретиться с дочерьми.
Позже, в том же году, умерла папина мама, но поскольку мы с Уильямом никогда ее не видели, весть о ее смерти нас почти не тронула. Папа даже сказал, что нам нет необходимости ехать на похороны, хотя это и наша бабушка. Тем не менее все Касталлаки, кроме Элизабет, были наряжены в черное и отправлены с папой на похороны в Лондон. Ехать никто не хотел.
— Я ее боялся, — признался Маркус. — Когда она первый раз приехала в Пенмаррик после смерти дяди Найджела, я подумал, что она ведьма. Я ужасно испугался.
— Я тоже, — подхватила Мариана. — Она была ужасна: такая громкоголосая и шумная. Она все время кричала.
— Слава Богу, нам не надо ехать на похороны! — сказал я Уильяму, но все-таки, когда я смотрел, как они с папой садятся в карету, чтобы поспеть на лондонский поезд, меня охватило странное чувство изолированности.
Последующие годы были сравнительно бедны событиями. Поначалу мне ужасно не понравилось в Уинчестерском колледже, но потом я привык к жизни в этой привилегированной частной школе и топил свое горе в учении. Мне ставили самые высокие баллы. Папа был мной доволен, а я радовался тому, что хотя бы в этой области мог превзойти Касталлаков. Успехи Маркуса были посредственными, а по некоторым предметам даже ниже среднего уровня. Филип, когда хотел, мог учиться хорошо, но постоянно не успевал по гуманитарным предметам; его коньком были математика и другие точные науки, которые меня совершенно не интересовали. Хью, судя по его собственным рассказам о школьной жизни, делал уроки редко, но, на удивление, ни разу ни провалил ни одного экзамена.
В Хью было нечто загадочное. У меня часто возникало чувство, что он умнее, чем казалось большинству из нас.
Только я и Уильям учились в Уинчестере, все остальные получали образование в других школах. Папа сказал, что обучение в разных заведениях исключало возможность развития зависти, если бы один брат превзошел в успехах другого и это бы стало известно в тесной студенческой среде. Поэтому после того как Маркус начал учиться в Итоне, Филипа отправили в Рагби, а Хью — в Харроу. Что касается девочек, у них была гувернантка, некая мисс Картрайт, а когда Мариане исполнилось шестнадцать, ее отправили в Женеву заканчивать образование. Она вернулась через полгода с гардеробом, полным французских нарядов, взрослой прической и разговорами только о предстоящем светском дебюте в Лондоне и о холостяках, которых она поработит за первый же летний сезон.
— Мариана, дорогая, — говорила мама, — тебе нужно постараться говорить и о другом, иначе люди подумают, что ты очень тщеславна. Джентльменам не нравятся девушки, которые думают только о себе.
Но мысль о предстоящем светском сезоне слишком возбуждала Мариану и она не обратила на мамины слова никакого внимания. Одна почтенная вдова, подруга папиной мамы, должна была представить ее в свете и сопровождать. Папа много времени проводил в лондонском доме, и бал для Марианы был назначен на конец мая. Филип, Хью и я в это время должны были находиться в школе и, кроме того, были слишком малы, чтобы танцевать на балу.
— Слава Богу! — сказал Филип, который ненавидел танцы.
Но Жанна и Элизабет должны были надеть праздничные платья и в течение часа вместе с мисс Картрайт наблюдать за началом бала. Маркуса, в свои восемнадцать заканчивающего Итон, по этому случаю отпускали в Лондон, и Уильям, которому почти исполнилось двадцать, тоже обязан был присутствовать там. Закончив Уинчестер и проведя несколько месяцев в континентальной Европе, чтобы «расширить познания», он размышлял, не поехать ли ему в Оксфорд осенью 1911 года. Мне казалось, что он не поедет. Учиться ему не нравилось, и в глубине души он надеялся, что сможет жить на вольном воздухе, предаваясь традиционным занятиям: охоте, стрельбе и ловле рыбы. Но летом ему нечего было делать, кроме как наслаждаться лондонским сезоном, и он уже предвкушал знакомство с симпатичными девушками.
Меня девушки смущали. Я не знал, о чем с ними говорить, и решил, что большинство из них легкомысленны и не стоят моего внимания. Конечно же, Мариана, которая безостановочно говорила о своем дурацком представлении ко двору и о не менее дурацком бале, казалась мне самой легкомысленной из всех, кого я встречал.
— Ах, тетя Роза! — восклицала она. — Ты ведь придешь на бал, не правда ли? Пожалуйста, приходи! Я не вынесу, если ты не придешь!
Но мама подхватила какую-то инфекцию, и здоровье не позволило ей ехать в Лондон.
Некоторое время я размышлял, приедет ли миссис Касталлак на дебют своей дочери, но об этом не упоминалось, и я подумал, что Мариана в глубине души рада, что бывшая жена фермера не будет присутствовать на таком великосветском событии. Она ни разу не сказала папе, что ее матери следовало бы приехать.
К этому времени отношение Касталлаков к своей матери стало противоречивым. Маркус, когда ему исполнилось шестнадцать, попросил разрешения поехать к ней одному, но папа пообещал ему, что как только он закончит учебу, то сможет видеться с ней, когда захочет, и Маркус согласился подождать еще два года до окончания Итона. Мне пришло в голову, что хотя Маркус совершенно искренне хотел увидеться с матерью, он нервничал при мысли о том, что увидит ее через столько лет, и его стало легче уговорить отложить свидание, чем раньше. Еще я заметил, что за исключением Филипа, который по-прежнему грозил убежать из школы и побороть всякого, кто бы вздумал его удержать, когда ему исполнится шестнадцать, Касталлаки не горели желанием увидеться с матерью.
«Жаль, что я не могу убежать с тобой в Корнуолл, Филип», — говорил Хью, но когда Филип принялся подбивать его на это, сказал, что ему, должно быть, тоже надо подождать, пока не исполнится шестнадцать. «Как здорово будет повидать маму!» — изредка вздыхала Жанна, но, тем не менее, была более чем довольна жизнью в Алленгейте с мамой. Да и Мариана тоже. Элизабет же вряд ли помнила, что не всегда жила в Оксфордшире и что наша мама на самом деле ей не родная.
