Завтра все выяснится.
Боюсь, что начальство начнет от них требовать какого-нибудь отречения – а они ведь – не Фрида… Отречься не отрекутся, но могут сделать какой-нибудь ложный или фальшивый шаг.
Что еще? Да, третьего дня я спокойно приняла из рук почтальонши пакет, но увидев штамп, обмерла обмиранием 38 года: на пакете штамп Ленинградской прокуратуры. Вскрыла. Оттуда выпали все бумаги, посланные мною в ЦК Черноуцану, кроме моего письма к нему… И короткая, малограмотная, лживая отписка из прокуратуры.
Это значит, что по случаю болезни Черноуцана, пакет мой был вскрыт в Отделе – и материал послан в Ленинград. Что вполне бессмысленно, потому что он был подобран как разоблачение общественное, а не юридическое.
5/VI 64. Москва
Интеллигенция, не утратившая бескорыстия и бесстрашия мысли.
Ее мало во всем мире. Но она все-таки есть.
Она ничего не может переменить – в настоящем. Мир движется своими путями, двигаемыми не ею. Но все плодотворное – от нее; эстафета культуры передается ею. Она постоянно разбита наголову – и всегда победительница.
23/VI 64. Пиво-Воды
[93]
А в деле Бродского – просвет. Наконец мое письмо и Фридину запись прочел Черноуцан и обещал попробовать что-то сделать. Затем неожиданность: делом возмущен заведующий международным отделом КГБ.
Я его понимаю!
Уже и левая итальянская печать выступила.
От Иосифа пришло очень хорошо написанное письмо к Руденко. Пошлем его в разные места.
Фрида приезжала из Тарусы и была на приеме в Управлении Милиции с просьбой распорядиться послать его во ВТЭК. Ей сказали, что это может сделать Архангельск – сам. И Коноша. Но Архангельск – сам, увы! боится…
Иосиф на 3 дня ездил – с разрешения начальства – в Питер.
17/VII 64. Москва
Одной доброй силой в мире меньше – умер С. Я.
Наша личная беззащитность и общая беззащитность добра в мире увеличилась – нет Маршака.
К кому бежать с делом Бродского?..
2 июля, в 8.45 вечера меня, как я всегда ожидала, сшиб в Переделкине велосипед.
5-го у меня были Юля и
Раиса Давыдовна
{163}; сказали, что Иосиф Бродский прислал цикл стихов для «Нового Мира» – кто же передаст Твардовскому? «Только СЯ, – сказала я, – если еще ему понравятся эти стихи». «СЯ тяжело болен», – пробормотала Юля. «Я как встану, пойду к нему в больницу», – сказала я.
29/VII 64. Переделкино. Пиво-Воды
Об Иосифе дурные вести: отношение к нему на месте переменилось, Лернер принял свои меры. Врачи испугались, инвалидности не дадут.
11/IX 64
Сегодня дурные вести о деле Иосифа.
Несколько дней назад, в городе, была у меня
Грудинина
{164}. Она специально приехала из Ленинграда, чтобы добиться приема у Смирнова, Миронова, Суркова, Руденко и, кроме того, послать большое письмо Н. С.[Хрущеву]. Письмо составлено малограмотно (она член СП, руководитель лит. объединений), длинно – но горячо и убедительно. Женщина она малоинтеллигентная, ограниченная, даже не умная – но с прелестной улыбкой, доброй, застенчивой и смелой.
Вместе с Львом Зиновьевичем она посетила
Воронкова
{165} и толково объяснила ему, сколько в деле фальшивок.
Попыталась охмурить Грибачева – но тот, не будь дурак, отказался вникать, сказав, что у него времени нет.
Ну вот, а сегодня КИ ходил к Федину, который читал начало его воспоминаний о Зощенке, – и Федин сказал, что:
дело Бродского (с Фридиной записью) было докладываемо лично Хрущеву (по-видимому, из-за криков за границей), и он сказал якобы, что суд велся безобразно, но пусть Бродский будет счастлив, что его судили за тунеядство, а не за политику, потому что за стихи ему причиталось бы 10 лет…
Значит, мерзавцы – или обманутые – обманули Никиту Сергеевича разного рода фальшивками, состряпанными Лернером…
Завтра я еду в город, увижусь с Фридой, с которой не виделась сто лет, и будем думать думу…
Да, еще НС спросил, как Фридина запись попала за границу…
Фрида посылала ее в «Известия», в «Лит. Газету», в прокуратуру и т. д. Очевидно, в каком-то из этих учреждений кто-то переписал и пустил по рукам, а то, что ходит по рукам, – неизбежно попадает за границу.
А от Иосифа вести плохие, и самая плохая та, что он не в силах переводить, хотя его завалили переводами.
Зима там близка. Переживет ли он ее?
8/Х 64. Переделкино
Вернулась – после третьей – вторая ахматовская осень: тепло, синее небо, пышные, сквозные леса. Это было так явственно, так прекрасно, что я ехала по шоссе в Переделкино с редким светом в душе, будто и меня осенило золотом и синевой.
Приехав, по листьям, под синим небом, помчалась в Дом Творчества к Оксману, узнать, не прочитал ли он уже мою рукопись?
В коридоре я встретила Л. Н. Радищева, что тоже меня как-то развеселило.
Но Юлиан Григорьевич встретил меня мрачно и сухо, без обычных приветствий.
Приезжал Ильин, вручил ему повестку, что в три часа дня в Союзе будет разбираться вопрос о его недостойном
поведении
{166}.
Я уговорила его выйти на двадцать минут погулять. Он был возбужден. На улице мы сразу встретили К. И. Я ему сказала. Он с ходу стал давать ЮГ советы, совершенно неподходящие к случаю.
Пошли к Дому Творчества – ЮГ было пора собираться. Прибыла заранее заказанная машина.
Мы с Дедом побрели домой. Я понимала, что вечером КИ нельзя пускать в Дом Творчества – иначе он не будет спать.
Но сама я, конечно, пошла.
Его исключили единогласно.
Читался материал из папки КГБ. Причем КГБ от преследования отказывается (нет оснований); но его должна съесть «общественность».
С бешеными речами выступали матерые палачи: Софронов, В. Кожевников. Лучше других – Чаковский. Федин прислал письмо, что по болезни приехать не может, но присоединяется к решению исключить. То же – Сурков.
