Жители деревни Галины тем временем начали нервничать. Дела шли из рук вон плохо. Конец года был отмечен сильными метелями, снегу у дверей намело по колено, и он, словно сыпучий песок, все время норовил проникнуть в дом. В воздухе повисла напряженная тишина, этакий электрический заряд страха. Снегом завалило горные перевалы и тропы, в результате в деревню совсем перестали поступать известия о войне, все еще продолжавшейся. Где-то совсем рядом, чуть выше деревни, в густом сосновом лесу бродил неведомый рыжий зверь, точно выжидая благоприятного случая для нападения. Один раз жители деревни и впрямь обнаружили свидетельства этого. Дровосек, без особой охоты углубившийся в подлесок у подножия горы, почти сразу наткнулся на отгрызенную голову оленя с помятой шерстью и остекленевшими белыми глазами. Голый позвоночник торчал из останков шеи, как сплетенная из костей коса, и на белом снегу казался серым. Вспомнив съеденного теленка и встречу Владиши с жутким рыжим зверем, жители Галины решили, что за пределы деревни лучше не выходить.
Была середина зимы, скот давно прирезали или до весны поставили в стойло. Летние припасы, в общем, давали возможность спокойно оставаться в своем доме и в горы не соваться. Местные жители давно уже этому научились и весьма надеялись, что тигр попросту не переживет суровой зимы в горах. С другой стороны, они все-таки опасались, что хищник — раз уж ему вообще как-то удалось добраться до этих мест, хотя его родина далеко, в жарких джунглях, в зарослях слоновьей травы, — в итоге поймет, что зимы ему не пережить, спустится в деревню и начнет охотиться уже на людей. Так что почти все жгли возле своих домов костры, надеясь отпугнуть страшного зверя, заставить его зимовать там, на вершине холма. Земля к этому времени промерзла настолько, что в деревне даже все похороны отложили до весенних оттепелей. Да и умерло-то за зиму всего трое, так что в этом отношении покойникам еще здорово повезло. Люди снесли мертвецов в подвал в доме гробовщика и набили помещение кусками льда, а все щели в окнах старательно заткнули тряпками, чтобы снаружи не чувствовалось трупного запаха.
Некоторое время никто не замечал следов тигра. Жители деревни уже почти убедили себя в том, что все это было просто шуткой, что Владише тогда привиделся какой-то дух, а может, у него там, в горах, припадок какой случился. Ну а того оленя, чью отгрызенную голову они тогда обнаружили, небось, медведь или волк сожрал. Только деревенские собаки, пастушьи и охотничьи, особенно те, с какими иной раз ходят на медведя, желтоглазые, с густой шерстью, одновременно принадлежавшие всем и никому, точно знали, что полосатый зверь по-прежнему там, наверху, и время от времени пытались напомнить об этом людям. Собаки чуяли тигра, их сводил с ума сильный запах огромной кошки, и они постоянно были беспокойны, лаяли, рвались с привязи, наполняли ночь глухим воем, не давали спать деревенским жителям, которые, кутаясь в теплые ночные рубахи и надев шерстяные носки, тряслись в своих постелях от страха.
Но мой дед по-прежнему каждое утро ходил на деревенское пастбище и в любую ночь ставил силки на куропаток. Он прекрасно знал, что именно на нем лежит ответственность за то, будет ли у них с Мамой Верой что-нибудь на обед, и, разумеется, очень надеялся, что ему все-таки удастся хоть одним глазком взглянуть на тигра. Дед повсюду носил с собой коричневый томик с картинкой, на которой были изображены Шерхан и Маугли. В эту конкретную зиму ему особенно далеко и ходить-то не приходилось, и все же то возбуждение, напряженное ожидание, которое постоянно испытывал он, девятилетний мальчик, чувствовали, наверное, и другие. Именно это напряженно-выжидающее выражение лица и заставило ту глухонемую девушку обратить на него внимание.
Ей было лет шестнадцать. Она жила на окраине деревни в доме мясника и помогала ему в лавке. Мой дед, возможно, не отличался особой наблюдательностью, потому что раньше никогда на эту девушку толком и не смотрел, хотя иногда и встречался с нею по рыночным и праздничным дням. Она не вызывала у него ни малейшего интереса до тех пор, пока однажды январским утром, за несколько дней до Рождества, с застенчивым видом не встала у него на пути — он как раз направлялся к булочнику — и не вытащила у него из нагрудного кармана книгу, которую дед постоянно носил с собой.
Он потом всю жизнь ее помнил. Не забыл темные волосы и огромные глаза — красивые, выразительные, заинтересованные, ямочку у нее на подбородке, когда она улыбнулась, раскрыв книгу на той самой странице с загнутым уголком, где был изображен Шерхан.
Дед, натянувший на уши теплую вязаную шапку из серой шерсти, сам удивился, услышав собственный голос, приглушенный помянутым головным убором:
— Да, вот так он и выглядит, этот тигр. — При этом он махнул рукой в сторону горы, вершина которой виднелась над дымящимися трубами деревенских домов.
Девушка ничего ему не ответила, но картинку рассматривала очень внимательно. Она почему-то была только в одной перчатке, и от холода пальцы на ее голой руке приобрели странный лиловый оттенок. Из носа у нее немного текло. Мой дед увидел это и постарался незаметно вытереть собственный нос, тоже сопливый, рукавом куртки. Девушка по-прежнему молчала, и он решил, что она, наверное, стесняется того, что не умеет читать, а потому принялся с жаром объяснять ей, кто такой Шерхан и каковы были его сложные взаимоотношения с Маугли. Он даже рассказал ей о том, что ему всегда казалось странным. Как это в одной из глав Маугли, содрав с Шерхана шкуру, расстилает ее на Скале Совета, а в последующих главах Шерхан почему-то опять оказывается целым и невредимым? Дед очень торопился все это ей высказать, хватая ртом морозный воздух, но девушка по-прежнему не говорила ни слова и лишь терпеливо на него смотрела, а через несколько минут молча сунула ему книгу и пошла своей дорогой.
Особенно хорошо мой дед запомнил, как сильно был смущен тем, что за время всего этого долгого разговора о тиграх, когда он задал ей столько вопросов, она так ничего ему и не ответила и вообще не сказала ни слова. Домой он пришел, совершенно сбитый с толку, и тут же спросил у Мамы Веры, что это за странная девушка.
Мама Вера шлепнула его и сказала:
— Ты ее не тронь, это жена Луки. Она глухонемая и вообще магометанка, так что тебе лучше держаться от нее подальше.
Мой дед не забыл, как горели его уши, когда Мама Вера говорила ему о девушке.
Лука, тамошний мясник, имел на окраине деревни собственное пастбище и коптильню. Это был высокий человек с копной вьющихся каштановых волос и мощными красными руками. Его рабочий фартук постоянно казался насквозь мокрым от крови, и уже один лишь вид этой тряпки заставлял деревенских жителей быть настороже и обращаться с Лукой повежливей. Они до некоторой степени и сами — одни больше, другие меньше — были мясниками и не понимали, почему человек, даже если он зарабатывает себе на жизнь разделкой туш и продажей мяса в Горчево, не может хотя бы переодеться, занимаясь уже вполне чистой работой, не предпринимает ни малейших усилий, чтобы хорошенько вымыться и избавиться от той вони, какая обычно исходит от лежалых внутренностей коров и овец. За девять лет своей жизни мой дед встретился с Лукой лишь однажды, но этот случай запомнил навсегда. За два года до описываемых событий во время ледяной, хотя и непродолжительной зимней бури Мама Вера послала его в мясную лавку за бараньей ногой, поскольку у нее самой из-за холодов руки очень болели и плохо действовали. Войдя в переднюю комнату, насквозь пропахшую мясом, мой дед остановился на пороге и стал рассматривать копченые окорока и колбасы, свисавшие с балок, суповые кости и квадратные ломти бекона в холодной витрине, а также освежеванную тушку барашка, в приоткрытом рту которого виднелись острые маленькие зубки. Бросив баранью тушу на рабочий стол и спустив очки на грудь, Лука ловко отрубил требуемую ногу.
