Однако мы очень быстро усвоили, что непотизм — далеко не лучший способ понравиться Мике. Также нельзя было выделяться за счет хотя бы малейших врачебных ошибок — Мика счел бы это преступлением, — не устраивать никаких представлений даже в порядке самозащиты, не допускать оговорок, пусть и нечаянных, из-за которых вы могли показаться полной идиоткой, а не уважаемым человеком, для которого еженедельный доступ к трупу непременно вымостит дорогу к истинным чудесам медицины. Нельзя было обретать известность в студенческой среде за счет оскорбительного высокомерия по отношению к вашим предшественникам, а именно так Зора и вела себя в течение всего первого семестра. В кавалерийской атаке, стремясь обеспечить в будущем полезные связи, она обскакала восемьсот претендентов на место интерна на кафедре генетики. Сказать, что в этом оказалось весьма мало чести — значит не сказать ничего. В основном в обязанности Зоры входило мытье полов. Но дело в том, что примерно на пятое утро своей службы на этой кафедре она несла из кладовой коробку с файлами и в коридоре налетела на какого-то хилого старикашку, который, шаркая ногами, шел ей навстречу. Дедуля остановил ее и предложил облечь весьма соблазнительные бедра в юбку, потому что штаны, с его точки зрения, делали мою подругу чересчур современной. Зора, возвышаясь над этим старикашкой с коробкой в руках, которую она, вполне возможно, готова была обрушить ему на голову, ответила так: «Ох, да не будьте вы таким траханым провинциалом!» Разумеется, старикашка оказался заведующим той самой кафедры генетики, а Зоре пришлось весь семестр торчать в подвале, разбирая бумажки. Слухи о ее возмутительно наглом поведении тем временем распространялись по университету со скоростью пандемии, чему весьма способствовал один пятикурсник, который даже выпустил майки с надписью «НЕ БУДЬТЕ ТАКИМ ТРАХАНЫМ ПРОВИНЦИАЛОМ!» Между прочим, благотворительная распродажа этих маек в октябре во время сборов в фонд добровольных пожертвований побила все рекорды.
Мои собственные попытки завоевать некую известность оказались столь же неудовлетворительными, во всяком случае, в глазах Мики Тесака. Я дважды в неделю подрабатывала в биологической лаборатории. Недели через три меня попросили помочь лаборанту подготовить для практических занятий образцы мозга. К несчастью, эти мозги следовало извлечь из целого мешка мышат. Убеждая себя в том, что моя любовь к животным не распространяется на мелких грызунов, и чувствуя убийственный взгляд лаборанта, я все же спросила, как мы будем умерщвлять этих мышат. Он спокойно объяснил, что есть два способа: либо закрыть их в коробке и дождаться, пока они задохнутся, либо попросту отрезать им головы с помощью кусачек для ногтей. Второй способ он тут же и продемонстрировал, не особенно вдаваясь в объяснения. Зора при этом не присутствовала, зато вдоволь наслушалась весьма живописных историй об этом, которые и пересказала мне два дня спустя, когда мы с ней сидели в приемной у хирурга-стоматолога и ждали, пока мне наденут коронку на передний зуб. Я сломала его, ударившись о каменный пол, когда во время стрижки мышиных голов с помощью кусачек грохнулась в обморок.
Семестр мы закончили в декабре, исполненные стыда за свои неудачные попытки прославиться, и ожидали, что они в полной мере скажутся осенью, во время нашего неизбежного знакомства с Микой Тесаком. Однако весной мы стали готовиться к будущим занятиям в анатомичке, и началось все с изучения слепков черепов, давно нами ожидаемого. Вы, наверное, подумали, что после войны и настоящих черепов было более чем достаточно? Но все эти черепа были либо сильно повреждены пулями, либо принадлежали тем, кого близкие еще только собирались как следует похоронить, так что этим последним предстояло еще какое-то время полежать в земле, и только после этого можно было надеяться их выкопать и отмыть, а остальное снова закопать.
Короче, приличного черепа было днем с огнем не сыскать. Эмбарго на торговлю еще не отменили, и те каналы, по которым наш университет получал медицинское оборудование и препараты — впрочем, и они представлялись весьма сомнительными, — были практически закрыты. Студенты старших курсов порой продавали по немыслимо завышенным ценам черепа, прошедшие уже через четвертые, а то и пятые руки, и уверяли, что «черепушки еще очень даже ничего». Мы с Зорой были в отчаянии. В конце концов приятель одного нашего приятеля рассказал нам, что некий мастер по имени Августин специализируется на изготовлении пластмассовых копий различных частей человеческого тела, которые затем и продает дантистам, ортопедам и косметическим хирургам — на черном рынке, разумеется.
Мы с Зорой выдумали для родителей какую-то невероятную историю и четыре часа ехали неведомо куда по заваленному снегом шоссе, где непрерывная вереница армейских грузовиков медленно, бампер к бамперу, ползла навстречу. Нам шесть раз пришлось улыбаться таможенным чиновникам, исполненным всяческих сомнений, минуя два пропускных пункта на границах, — и все ради того, чтобы отыскать пресловутого Августина в маленьком городишке на границе с Румынией. Мы его нашли! Окна мастерской смотрели прямо на доки и обледенелые берега реки Гравы, а сам он оказался лысым коротышкой с квадратными щеками. Августин предложил нам пообедать, но мы отказались и остались стоять, прижавшись друг к другу, пока он рассказывал, какие именно черепа у него имеются. По всей вероятности, это были два одинаковых слепка с черепа одного знаменитого мага, жившего в сороковые годы прошлого века, которого называли Великолепным Федрицци. Этот образец, как выразился Августин, он раздобыл с огромным трудом. Скорее всего, это действительно так и было, хотя мастер не стал распространяться о той неизбежной части процесса, которая связана с необходимостью торговаться с могильщиком, которого он, разумеется, подкупил, чтобы выкопать из земли и заполучить череп Великолепного Федрицци. К счастью, в могиле после стольких лет уже ничего и не осталось, кроме костей. При жизни этот Великолепный Федрицци устраивал потрясающие представления, демонстрируя всевозможные магические трюки на венецианских подмостках. Это продолжалось вплоть до 1942 года, когда один из зрителей — немец, между прочим, любовницу которого Великолепный Федрицци весьма успешно делил с ним в течение довольно долгого времени, — положил конец его представлениям.
— Это же череп настоящего донжуана! — восхищался Августин, подмигивая Зоре, а мы никак не могли понять, зачем он нам все это рассказывает.
Мастер наконец-то притащил слепки, завернутые в пузырчатую обертку. Они выглядели как близнецы. Глядя на них, сразу становилось ясно, что немец, прикончивший Великолепного Федрицци, любил решать исход своих схваток старым, проверенным способом: с помощью винной бутылки, дубинки полицейского, бронзовой настольной лампы или попросту ружейного приклада.
— А вы не могли бы хоть гипсом эти дырки залепить, что ли? — спросила Зора, указывая на слегка зазубренные края отверстия в левой части черепа и множество бороздок, сохранившихся в пластике.
Но в целом, если не считать этих дыр, черепа были белыми и вполне годились для наших целей. Даже челюсть открывалась и закрывалась без скрипа, так что это, безусловно, было именно то, за чем мы сюда и приехали. Нам удалось убедить Августина сбавить цену на десять процентов, и перед уходом он несколько раз предупредил нас, чтобы мы ни в коем случае не вытаскивали черепа из коробок с надписью «Обувь», тщательно им заклеенных. Однако уже в первой таможне, стоя в очереди, мы передумали. Таможенники так копались в чужих чемоданах, что вряд ли пропустили бы наши коробки весьма подозрительного вида да еще и явно с черного рынка. В общем, я вынула своего Великолепного Федрицци и сунула его в рюкзак, а Зора спрятала своего в аптечке под задним сиденьем. Ничем хорошим это, разумеется, не кончилось, но, по крайней мере, произошло все уже не на румынской стороне, а у нас, в нашем пункте таможенного досмотра. Чиновники осмотрели машину, а затем повели нас в контору, держа под прицелом и конфисковав мой рюкзак с Великолепным Федрицци.
