— Склиз был, конечно, не сахар. Спорить не стану.
— Вы немного потеряли с ним, мистер. Подсчитайте плюсы и минусы и поймете, что лично вы в выигрыше. Чего ж делать вид, будто вам с ним жалко расставаться, — пакость она пакость и есть. Какую бы он там работу ни выполнял, я все равно ее выполню лучше. Слово даю.
— Язык у тебя, малец, точно подвешен неплохо.
— После того, через что мне пришлось пройти за три года, больше у меня, кажется, ничего не осталось.
— А имя? Имя-то у тебя осталось или тоже потерял?
— Меня зовут Уолт.
— И все?
— Уолт Роули, сэр.
— А знаешь ли ты, Уолт, кто я?
— Нет, сэр. Понятия не имею.
— Я Бинго Уэлш. Слышал когда-нибудь?
— Конечно, слышал. Вы «Мистер Чикаго». Правая рука босса О'Мэлли. Вы главный в лучшей команде, Бинго, вы стартер — человек, который приводит в движение маховик, а потом все остальное.
На такую характеристику Бинго не мог не улыбнуться. Когда второму номеру говорят, что он первый, хочет он или нет, он проглотит лесть. Я же, учитывая, что револьвер все еще смотрел на меня, не очень стремился передавать ему вторую часть того, что о нем говорилось. Коли нашелся способ продлить себе жизнь, я готов был чесать ему спинку хоть до петухов.
— О'кей, Уолт, — сказал он. — Можно попробовать. Поработаешь два-три месяца, а там поглядим. Назначим тебе, так сказать, испытательный срок. Если спечешься, пеняй на себя. Отправишься в долгое странствие.
— Куда я отправил Склиза?
— Такова сделка, малец. Хочешь — соглашайся, не хочешь — отказывайся.
— По-моему, это по-честному. Если не справлюсь, отрубите мне башку топором. Ну, да с этой мыслью жить можно. С какой стати я должен отказываться? Коли я не смогу вам понравиться, Бинго, то на кой мне черт вообще жить?
~~~
Так началась моя новая карьера. Теперь за веревочки дергал Бинго, и постепенно я стал его мальчиком на побегушках. Два месяца испытательного срока оказались и впрямь непростым испытанием для моей нервной системы, однако по их истечении голова моя осталась при мне, а потом я привык и мне даже понравилось. О'Мэлли контролировал огромную сеть предприятий в округе Кук, а Бинго отвечал за всю музыку. Игорные залы, бордели, игровые автоматы, охрана — Бинго всеми правил твердой рукой, ни перед кем не отчитываясь, только перед самим боссом. Мы познакомились с ним в сложный момент, когда шел переходный период, но к концу того года Бинго снискал себе репутацию одного из самых умных людей на Среднем Западе. Мне повезло, что я стал учиться именно у него. Бинго меня прикрывал, я его слушался, и вскоре жизнь моя переменилась. После трех голодных, сиротских лет я опять наконец отъелся, в карманах завелись денежки, а в шкафу — приличные вещи. Счастье опять неожиданно мне улыбнулось, и поскольку я был мальчиком Бинго, передо мной были открыты все двери.
Я начал его посыльным: бегал по поручениям и выполнял мелкую работу. Подносил зажигалку, отдавал в чистку костюмы, покупал его подружкам цветы и надраивал колпаки на колесах; я бежал на свист, как ретивый щенок. Звучит это унизительно, однако лично я ничего не имел против, чтобы побыть лакеем. Я знал, мое время придет, и, под крылышком Бинго, чувствовал к нему лишь благодарность. В конце концов, шла Депрессия, и на что еще я мог рассчитывать? У меня не было ни образования, ни опыта, ни профессии, кроме той, о какой следовало забыть, так что я запихнул свою гордость куда подальше и делал, что велено. Если бы, чтобы заработать на жизнь, мне сказали лизать башмаки, лизал бы как миленький, и более того — стал бы лучшим башмаколизом штата. Кому какое дело, что мне приходилось выслушивать его болтовню и смеяться шуточкам? Бинго был отличный рассказчик, и, собственно говоря, шутить он, когда хотел, тоже умел.
Потом, убедившись в моей преданности, он отпустил поводок. Начиная с весны я двинулся вверх, и с тех пор вопрос состоял только в том, насколько быстро я одолею следующую ступеньку. Бинго дал мне напарника, бывшего боксера, которого звали Заика Гроган, и вдвоем с Гроганом мы еженедельно обходили все кондитерские, рестораны и бары, собирая для О'Мэлли дань, причитавшуюся за «крышу». Заика Гроган был не мастер вести беседы, что явствовало из его прозвища, и я молол языком за двоих, а когда нам случалось столкнуться с разгильдяем и лодырем, отказавшимся платить мзду, столь живо рисовал, какая участь ожидает таких клиентов, что Заике почти что не приходилось пускать в ход кулаки. Он, разумеется, был полезен, отлично играя роль убедительного аргумента и альтернативного варианта, однако я ставил себе задачей только так его и использовать, ловко улаживал спорные моменты, чем и стал вскоре гордиться. Через короткое время Бинго, который следил за моими успехами, повысил меня в должности, отправив собирать лотерейный налог в Южном районе. С Заикой мы поработали хорошо, но одному мне было еще лучше, так что потом шесть месяцев я ходил по цветным кварталам, заговаривал зубы клиентам, и за выигрыш в пару долларов они платили мне медяки и серебряные монетки. У всех — от церковного сторожа до мальчишки, уличного разносчика газет, — была собственная система, и им нравилось мне про нее рассказывать, а мне нравилось их слушать. Откуда они только ни брали цифры. Цифры снились, получались в результате сложения — или деления — цены на картошку, даты рождения, числа трещин на тротуаре, суммы номерных знаков на автомобилях, номера счета из прачечной или числа прихожан, в воскресенье пришедших на проповедь. Поскольку шанс выиграть в лотерее обычно равнялся нулю, если они проигрывали, то зла на меня не держали, зато в тех редких случаях, когда кто-то все же выигрывал, я становился посланцем Госпожи Удачи, придворным ее кавалером, герцогом Ее Величества Фортуны, и приятно было смотреть, как светлели при виде меня их лица и они легко расставались с деньгами. Одним словом, славная была работка, так что когда я снова пошел на повышение, жалко было бросать.
После лотереи, в начале 1936 года, я занялся тотализатором и отвечал за ставки в одном грязном, прокуренном притончике, в задней комнате при химчистке, располагавшейся на Локаст-стрит. Посетители приходили туда будто что-то сдать в чистку, бросали грязные штаны и рубахи возле прилавка и проходили дальше, в глубь помещения, сквозь ряды висевшей на плечиках одежды. Много кто из переступавших порог задней комнаты посмеивался на счет того, как их у нас чистят. Это же было постоянным предметом шуток и среди моих подчиненных, а еще мы заключали пари, сколько человек сегодня сострит по этому поводу. Мой кассир Уальдо Макнейр однажды сказал: «Здесь единственное место в мире, где тебе одновременно чистят штаны и карманы. Но проиграйся хоть в пух и прах, последняя рубашка таки останется за тобой».
Я вел неплохой бизнес в этой комнате при химчистке Бенни. Народ валил валом, и я нанял мальчишку, который надраивал все до блеска, а сам я следил, чтобы окурки бросали не на пол, а в пепельницу. У меня были телетайпы, последнее слово коммерческой связи, присылавшие сообщения со всех крупных ипподромов, у меня была прочная крыша из полдюжины, кажется, полицейских, которые отлично прикрывали меня от закона, так как я регулярно вносил свои взносы в частные пенсионные фонды. Мне был двадцать один год, и как ни посмотри, с любой точки зрения, я тогда неплохо устроился. Я жил в отличном номере в гостинице «Фетерстоун», шкаф ломился от новых костюмов, сшитых у макаронников за полцены, и я всегда мог себе позволить провести вечер в Ригли и посмотреть матч «Щенков». Все это было само по себе прекрасно, но главное, у меня были женщины, много женщин, десятки женщин, и я старался изо всех сил, чтобы устройство в моих штанах не болталось без дела. С тех пор, когда семь лет назад в Филадельфии передо мной встал тот кошмарный выбор, я относился к яйцам как к самой большой драгоценности. Ради них я пожертвовал славой, деньгами, расстался с Чудо-мальчиком Уолтом и теперь хотел этот свой выбор оправдать. В Чикаго я прибыл уже как бы мужчиной, однако по-настоящему начал карьеру трахальщика, только попав к Бинго, когда стал зарабатывать столько, что денег хватало подобраться к любым симпатичным трусикам. Первые пенки я отряхнул на дорогах западной Пенсильвании, в компании фермерской девушки по имени Нельма Чилд, но это почти не считалось: побарахтались в холодном амбаре, обслюнявили друг дружку, потискали, похватали, толком не понимая, что и куда. Потом, когда я нашел в Миннеаполисе сто баксов в сточной канаве, я три раза прошелся по шлюхам и все равно на улицы Города Боровов вступил необстрелянным новичком. Начав же новую жизнь, я сделал все от себя зависевшее, чтобы наверстать потерянное в розысках Склиза время.
